Женщина сделала странный жест.

«Кот прыгает и отнимает жизнь у птицы. Другой нападает на ребенка, играющего в саду. Так поступает кот, разве нет? Было ли тут преступление? Возможно. Для птицы – беззаботность, неосторожность. А с ребенком? Невнимательные родители? Неправильный выбор места для жилья?

Птенцы в гнезде кричат – зовут мать, которая уже не вернется. Ее смерть означает их смерть. Мать горюет о потере, но у нее, возможно, будет другой ребенок, новая жизнь взамен утерянной. Скажи, Остряк, как измерить подобное? Как решить, чья жизнь ценнее? Раздают ли чувства в соответствии с умом и сознанием? Горе мелкого создания не так глубоко, как более… крупного?

А разве не естественно жаждать мести, расплаты? Не мечтает ли супруг мертвой птицы об убийстве?

Дитя Трича, ты убил не просто детей на своем жестоком пути. За твоей спиной кружится много горя. Твое появление было необъяснимо для их чувств, но его доказательством остались озера крови.

Будь орудием случая, если должен. Будь невероятной силой, которая наносит удар без причины, без цели. Будь похитителем жизней.

Я буду ждать тебя в конце пути. Поговорим об отмщении? О клыках и когтях?»

При этой угрозе тихий рык раздался в его груди.

Женщина печально улыбнулась. И снова махнула рукой…

Остряк заморгал, оказавшись на четвереньках на каменистой почве. Он откашлялся и сплюнул сгустки свернувшейся крови, вытер губы… на тыльной стороне ладони остались красные полосы и пряди человеческих волос.

– Нижние боги, – пробормотал он. – Это была ошибка.

Пути распадались. Куда я шел? От чего бежал? Но он помнил. Предательства. Слабости. Слабость человеческой натуры… он пытался ускользнуть. Нырнуть в бездумность, скрыться от любых угрызений совести и взаимных обвинений. Сбежать.

– Но зачем? – спросил он чуть слышно. Ведь забыть – значит потерять себя. Забыть, кто я и почему не должен сдаваться. И тогда от меня не останется ничего.

Но тогда… я буду невинен. Как кот над трупиком птицы. Над трупиком ребенка.

Невинен.

Но преследующим меня ублюдкам все равно. Ребенок умер. Матери скорчились в ужасном горе. Рука хватает оружие. Мир – опасное место, и они хотят это исправить. Им хочется умирать старыми и дряхлыми, на соломенных тюфяках, в конце долгой жизни, под картиной на стене, рассказывающей об их храбрости.

Ну что ж, приходите ко мне, если должны. В ваших глазах я чудовищный тигр. Но как по мне, у меня есть человеческая хитрость. И еще: о мщении я знаю все.

Теперь он понимал, куда ведет его тропа. Смертельный дар Трейка в его руках обретал новую, ужасную форму. «Хотите отстраниться? Не животные. Нечто другое. Хорошо же, значит, будет война».

Протерев глаза, он медленно поднялся на ноги. Восхищайтесь зверем. Он храбр. Даже если бьет твоим копьем. И стоя потом над моим трупом, хвали свое мужество, но в моих безжизненных глазах прочти правду: то, чем мы мерились в схватке, не имеет отношения к разуму, к мудрости. Умения и удача могут торжествовать, но они даны природой.

И не путай одно с другим.

– Послушай меня, Трич. Я вступлю в эту войну. Вижу, что она… неизбежна. Я ударю копьем. – Он оскалился. – Только пусть моя смерть не будет бессмысленна.

Где-то впереди его ждет она. И он так и не понимает, что это означает.

Завеса между человеком и зверем разорвана, и теперь он смотрел с двух сторон. Отчаяние и безумие. Ох, Скалла, я не смогу сдержать обещание. Прости. Мне бы только хоть раз еще взглянуть на твое лицо.

Он вздохнул.

– Да, женщина, по поводу твоего жестокого вопроса: супруг птицы мечтает об убийстве.

Слезы не унимались. Затуманивали взор, струились по щекам, покрытым шрамами. Но Маппо упрямо шел вперед, шаг за шагом. В нем боролись два желания: найти друга и сбежать от позора. И эта борьба приносила боль; а ведь давным-давно он не стыдился самоуважения и при всех обманах, что поджидали его в жизни, видел ясно и отчетливо свое предназначение.

Он стоял между миром и Икарием. Почему? Потому что мир заслуживал, чтобы его спасли. Потому что в нем есть любовь и мгновения покоя. Потому что существует сострадание, как цветок в трещине скалы, как яркая истина, как захватывающее дух чудо. А Икарий – разрушительное оружие, бесчувственное, слепое. Маппо отдал всю жизнь, чтобы это оружие не покидало ножен, было надежно заперто, позабыто.

Во имя сострадания и любви.

И все это он только что бросил. Повернулся спиной к детям, как будто не желая видеть в их глазах боль, ожесточенное равнодушие от нового предательства в их краткой жизни. Потому что, повторял он себе, их будущее не определено и все же полно возможностей. А вот если Икарий проснется и рядом никого не будет, никаких возможностей у них не останется. Разве в этом нет смысла? Ну да, в этом есть смысл.

И все равно неправильно. Я понимаю. И никуда не спрячешься. Если я отвернусь от сострадания, то что же я пытаюсь спасти?

И он плакал. По себе. Перед лицом позора горе выгорело. Перед лицом позора он начал терять себя, такого, каким всегда себя считал. Долг, гордая клятва, его жертва – все рушилось. Он пытался представить, как найдет Икария, своего самого старого друга. Пытался представить возвращение в прежние дни, к словам обмана во имя любви, к нежным играм с хитростями и уловками, призванными скрыть ужасную правду. Все это было когда-то, и главным была готовность Маппо отдать жизнь, только бы не видеть, как загорятся огнем глаза Похитителя Жизни.

Он не знал, как быть дальше. Сердце должно быть чистым для такой задачи, свободным от всех сомнений, готовым на смерть ради дела. Но твердые убеждения прошлых лет теперь рушились.

Он словно съежился внутри себя, словно закрывал старую рану, от которой кости стали хрупкими, готовыми рассыпаться от малейшего нажима.

Он почти не замечал Пустошь, окружавшую его. Дневной зной не мог сравниться с жаром в его голове.

Маппо заставлял себя идти вперед. Теперь необходимо найти Икария во что бы то ни стало. И молить о прощении. Молить прекратить все.

Мой друг. Я больше не гожусь. Я не тот воин, которого ты знал. Не та стена, о которую можно устало опереться. Я предал детей, Икарий. Посмотри в мои глаза и увидишь правду.

Прошу, отпусти меня.

– Прекрати, Икарий. Пожалуйста, прекрати.

Урагану казалось, что он различает на юго-востоке пыльную завесу. Как далеко – не понять: горизонт здесь шутил шутки. Ящерица, на которой он ехал, пожирала лигу за лигой, не зная устали. Обернувшись, Ураган посмотрел на личинок, плетущихся следом. Справа и слева передвигались охотники К’елль, то и дело пропадая в коварных складках местности.