Я прислонился к сцене и промолчал. Вверх убегали бесконечные ряды амфитеатра. За ними на фоне темного неба виднелись кроны деревьев. Июльскими вечерами амфитеатр обычно бывал полон. Двадцать тысяч человек — и все кричат, скандируют и покачиваются в такт музыке. Кто бы отказался стоять в этот миг на сцене?

В какой-то степени я сочувствовал Дре. Кто-то — подозреваю, что его мать, — внушил ему, что он — особенный. Возможно, она повторяла ему это каждый день, несмотря на все более явные доказательства обратного. Это была ложь, но ложь с добрыми намерениями. И теперь — вот он: профессиональная карьера не задалась, сейчас он и вовсе занимается непонятно чем, и недалек тот день, когда ему будет трудно протянуть до вечера без таблеток и алкоголя.

— Знаешь, почему меня никогда не беспокоил тот факт, что я торгую детьми?

— Нет, не знаю.

— Потому что никто ничего не знает. — Он посмотрел на меня. — Думаешь, государство знает, куда пристроить детей, которые не нужны собственным родителям? Думаешь, хоть кто-нибудь это знает? Ни хрена мы не знаем. И под этим «мы» я подразумеваю нас всех. Мы ведем себя так, как будто заявились на прием, принарядившись по случаю, и надеемся, что остальные поверят, что мы и каждый день такие же красивые. Пара десятков лет такой жизни, и что потом? Ничего. Вообще ничего. Мы ничему не научились, ничего не изменили. А уже пора умирать. И наше место занимает следующее поколение таких же притворщиков. Вот и все.

Я похлопал его по спине.

— Дре, я знаю, чем тебе надо заняться. Садись писать книжки из серии «Помоги себе сам». Нам ехать надо.

— Куда?

— На вокзал. В Доджвилл.

Он спрыгнул со сцены и пошел за мной вверх по проходу.

— Патрик, у меня к тебе один вопрос.

— Какой?

— А где хоть этот гребаный Доджвилл?

При ближайшем рассмотрении Доджвилль оказался одним из тех крошечных городков, которые обычно принимаешь за окраинный район другого города, покрупнее, — в данном случае южной части Аттлборо. Насколько я мог судить, в нем даже светофора не было, — только милях в шести от границы Род-Айленда висел одинокий «кирпич». Под ним я остановился и слева увидел указатель на железнодорожную станцию. Я свернул со Сто пятьдесят второго шоссе и через несколько сотен ярдов действительно выехал к ней. Расположенная посреди нетронутой природы, она выглядела так, словно ее взяла и сбросила сюда некая невидимая сила. Рельсы убегали прямо в лес и терялись в зарослях красных кленов. Мы вырулили на парковку. Кроме железнодорожных путей и платформы, смотреть тут было особенно не на что — ни вокзала, чтобы укрыться от декабрьской стужи, ни автоматов с газировкой, ни туалета. Лишь пара автоматов с газетами возле лестницы, ведущей на платформу. А за ней — непроходимая чаща леса. Парковку заливал белесый свет фонарей, вокруг которых стаями мошкары кружились снежинки.

У меня завибрировал телефон. Эсэмэска.

«Пусть один вынесет крест на платформу. Второй пусть сидит в машине».

Дре вытянул шею, чтобы прочитать сообщение. Прежде чем я успел схватиться за ручку двери, он уже открыл свою и выскочил наружу.

— Я сам, — сказал он. — Я сам.

— Нет, ты…

Но он уже шагал прочь от машины. Поднявшись по невысокой лесенке на платформу, он прошел ее до середины и остановился возле самой ограничительной полосы, намалеванной ярко-желтой краской.

Снег повалил гуще. Дре принялся расхаживать по платформе — два-три шага направо, четыре-пять — налево и снова направо. Свет я заметил первым. Это был желтый кружок, явно отбрасываемый фонариком, и он двигался через лес. Световой круг поднялся, опустился вниз, а затем проплыл слева направо. Через короткое время свет фонаря начертил крест еще раз. Дре наконец-то увидел его, поднял руку и помахал ею. Свет замер, словно в ожидании.

Я опустил боковое стекло.

— Нет проблем, — крикнул мне Дре и через рельсы направился на свет.

Снег повалил еще гуще, теперь похожий на комья ваты.

Дре ступил под сень деревьев. Я потерял его из виду. Луч фонаря погас.

Я потянулся к двери, но в этот миг у меня снова завибрировал мобильник.

«Сиди в машине».

Я стал ждать. Открытый мобильник лежал у меня на коленях. Если я останусь послушно сидеть в машине, думал я, что им помешает двинуть Дре по башке, забрать крест и раствориться в зарослях вместе с Софи? Левой рукой я схватился за ручку двери. Сжал пальцы. Потом расслабил. И через десять секунд обнаружил, что опять крепко сжимаю дверную ручку.

Экран мобильника загорелся.

«Терпение. Терпение».

В лесу снова загорелся свет. Он парил футах в трех над землей.

Мобильник загудел. На этот раз это была не эсэмэска, а звонок с неопределившегося номера.

— Алло.

— Привет, чу… — Голос Ефима прервался. — Ты где?

— Что?

— Говорю, где?..

Звонок прервался.

Я услышал глухой стук, донесшийся от платформы. Через лобовое стекло я не видел, что там происходит, потому что мне мешал капот «сааба». Я продолжал вглядываться в снегопад. А что еще мне оставалось? Я на секунду включил дворники, которые быстро смахнули снег со стекла. Почти тотчас же на опушке леса показался Дре. Он почти бежал. И он был один.

Телефон опять завибрировал. Я услышал гудок. Загорелась надпись «Номер не определен».

— Алло?

— Ты где?

— Ефим?

На лобовое стекло падали снежинки. Мимо платформы загрохотал поезд. В «саабе» задрожала приборная панель. Сиденье подо мной тряслось. Из подставки между сиденьями выскочил пустой стаканчик из-под кофе и упал на пол под пассажирское сиденье.

— Патрик? Иди… Я не жницу.

Я снова включил дворники. Они размазывали по стеклу грязный снег. Грохот стал нестерпимым — мимо платформы на всех парах мчался скоростной состав «Асела».

— Ефим? Ты пропадаешь.

— Ты… слышишь… чувак?

Я вылез из машины, потому что больше не видел Дре. И тут заметил, что весь капот у меня заляпан какой-то жижей. Такая же — а вовсе не снег — залепила мне лобовое стекло.

— Теперь нормально слышу. А ты меня?

Дре на платформе не было.

Его нигде не было.

— Я… черт…

Связь прервалась. Я захлопнул телефон и осмотрелся по сторонам. Никаких признаков Дре.

Я обернулся и оглядел другие машины, стоявшие на парковке. Их было шесть. И у каждой лобовое стекло было испачкано той же жижей, что и мое. «Асела» за скоростью реактивного истребителя скрылась за деревьями. Платформа и машины влажно блестели, и не только от снега.