Поднявшись, адвокат подошел к окну.

— «Дело Апостола» действительно оказалось самым сложным и абсурдным случаем в моей практике: впервые подзащитный запретил мне его защищать.

— Зато сейчас пришло время расставить все по своим местам, — подытожил Родион. — В этой папке — письменное признание настоящего убийцы Лорана Руссо, а также другие доказательства невиновности Истрия. Это будет колоссальный процесс! Он повлечет за собой политический взрыв и изменит…

— Никакого взрыва не будет.

— Отчего же? Апостолис Истрия отсидел за решеткой двадцать лет, что с лихвой покрывает тот срок, который он получил бы как соучастник или организатор захвата полицейского участка. Да и срок давности по делу о причастности его сына к этим событиям давно уже истек.

— Скажите, а у вас есть дети? — поинтересовался де Перетти.

Родион отрицательно покачал головой.

— Так не откладывайте! Вы обретете совершенно новый взгляд на вещи. Гаспар уже давно живет в другой стране, женат, растит троих мальчишек, преподает в школе. В этом году получил звание заслуженного учителя Греции. Если эта история всплывет, о ней напишут все газеты, и его карьере придет конец: в педагогике люди с криминальным прошлым не задерживаются.

И главное, как эта новость отразится на судьбе его детей? Отец — корсиканский экстремист под подозрением в убийстве, дед — пожизненно осужденный по этой же статье… Хорошо зная моего подзащитного, могу сказать, что он со своей участью смирился и никогда не подтвердит ни слова из того, что вы опубликуете. А у вас появятся могущественные враги, которые, уж поверьте, найдут способы перекрыть вам кислород.

— Но сейчас речь идет не только о судьбе отдельно взятой семьи…

— Что ж, я вас предупредил, — де Перетти встал и подошел к двери кабинета. — Учтите только: адвокатская тайна обяжет меня утверждать, что сегодняшнего разговора между нами не было.

— Конечно. У меня к вам последний вопрос: вы ведь навещаете своего бывшего подзащитного?

— Что заставляет вас так думать?

Родион воспринял этот ответ как утвердительный.

— Я хочу попросить вас об одолжении: расскажите ему мою историю. В подробностях, ведь факты убедительны… Вдруг рассудок возьмет верх над эмоциями, и он передумает.

Адвокат опустил голову, по-стариковски пожевал губами, но так и не ответил.

— Что ж, был очень рад нашему знакомству. — Вздохнув, Родион протянул ему руку.

Тот рассеянно ее пожал.

— А вообще, — заметил де Перетти уже в дверях, — какой из рыбака апостол? Разве посмел бы ученик предпочесть сына своему Учителю?[35] Безоглядная отцовская любовь — это привилегия… простых смертных.

Прочтя в глазах Родиона полное непонимание, он поспешил добавить:

— Ну да бог с ними со всеми. Желаю вам успехов, уважаемый, хоть в них и не верю. Прощайте.

* * *

Город накрыла ночь.

С реки дул колючий и злой ноябрьский ветер, который рвал полы его плаща, проникая под кожу.

Миновав пустую стоянку такси, Родион свернул за угол и спустился в метро.

Череда бетонных ступеней сменилась лабиринтом переходов, которые в этот час были пустынны и страшны. Устройство станции напоминало ту систему подземных галерей, которыми был опутан Париж в Средневековье, но Родион думал не об этом, а о том, что ему сегодня крупно повезло — Сезар де Перетти подтвердил правильность его гипотезы. Большего от адвоката он и не ожидал, ну а скептический настрой старика был вполне объясним.

Первая стадия расследования осталась позади, и теперь ему предстояло найти очевидцев, которые не побоялись бы открыто засвидетельствовать имеющиеся факты. Пока что все его информаторы предпочитали оставаться анонимными.

Перекинув в другую руку скрипучий портфель, Родион свернул к нужной ему платформе. Электронное табло утверждало, что до прибытия состава осталась всего одна минута. Напротив него висела рекламная афиша, анонсирующая рождественские гастроли балетной труппы Нью-Йорка с хореографической постановкой Баланчина[36]. Иероглиф слившихся в танце тел на контрастно-синем панно выглядел необычно, и Родион полез было за телефоном, чтобы записать даты представления.

Тут во чреве туннеля знакомо зашумел поезд, и вместе с этим в затылке тупо стукнуло и вырубило свет.

Спалось ему неважно.

Лентяйка Саломея не сменила белье и не проветрила комнату, оттого простыни липли к телу, сбивались и причиняли беспокойство. Голова гудела, а сны были вязкими, как болотная топь. Сквозь нее он плыл долгие часы, пока наконец не ухватился за отголосок чьей-то фразы и не вынырнул на поверхность, с трудом разлепив веки.

Перед ним стоял ангел в облике женщины.

Ангел этот, разумеется, был тонок и белокрыл, он касался его лба прохладными пальцами и что-то ласково шептал. Затем ангельское лицо сменилось на другое, сочувственное и усталое, которое больно кольнуло его чем-то в вену и тут же растаяло.

Родион вновь провалился в сон, но в этот раз он был легок и прозрачен, как воздух корсиканских гор…

Во сне этом солнечно, где-то вдалеке шумит река, легковесно плывут по небу кучевые облака, отбрасывая тени на квадратный двор какой-то военной части или госпиталя. Двор пуст, но вот распахивается тяжелая металлическая дверь и из нее выходят друг за другом смурные одинаковые люди. Они щурятся, кряхтят, сплевывают сквозь прокуренные зубы, расползаются по разным углам — кто с цигаркой, кто с книжкой, кто просто погреть на солнце кости.

Последним выныривает из темноты крепкий пожилой мужчина с ежиком седых волос на крупной голове. Лицо его бледно, но спокойно и приветливо. Он приятельски кивает конвоиру, проходит в дальний угол и присаживается на вытертую сотнями казенных портов скамью.

У мужчины сегодня день свидания с близкими.

В месяц ему их положено два. За двадцать лет в этих стенах им удалось повидаться четыреста шестьдесят раз…

В этот раз, правда, придет не жена, не дочь и уж точно не сын.

Придет тот, кого он давно не видел.

Конвоир дает наконец условный сигнал, и заключенные шаткой колонной постепенно уходят со двора.

Мужчину и несколько других счастливцев сопровождают в общий зал свиданий. Его посетитель уже на месте, ждет его за облезлым столом, оглядывая скупую обстановку. Мужчина садится напротив него, беззвучно шевелит губами — приветствует. Они разговаривают. Лицо заключенного каменеет, на лбу проступает испарина. Он бросает короткую реплику, и диалог тут же сходит на нет. За ним захлопывается дверь и отвратительно лязгает тюремная решетка.