— Как это будет по-немецки? — Валя показала Тильману ромашки, из которых плела венок для Ли́зхен.

— Kamille.

— То есть подружку Лизхен зовут как цветок? У нас девочек тоже называют по цветам: Роза, Лилия, Вероника… а ромашками не зовут… Лизхен, иди сюда!

Подбежала Лизхен, села на траву рядом с Валей и подставила тёмно-рыжую кудрявую головку — венок примерить. Он оказался впору.

— Тиль, ты чего тут сидишь, ничего не делаешь? Папа не любит, когда мы бездельничаем! — Пятилетняя Лизхен подбрасывала лежащие у Вали на коленях ромашки, чтобы они падали на голову растянувшемуся рядом на траве старшему брату.

— А сама?

— Сегодня воскресе-е-нье! И мы недавно пришли из це-е-ркви… и я ма-а-ленькая, мне мо-ожно.

— У меня тоже воскресенье, так что нечего тут всяким малявкам командовать. — Тильман, смеясь, щёлкнул девочку по носу. — Я с утра уже и коров выгнал, и хлев прибрал. А ты?

— А я кур кормила. С мамой. А Ва́льхен[101] весь дом убрала, пока все в церковь ходили.

Валя соединила концы венка, сорвала крепкую травинку, закрепила его и надела на Лизхен. Красиво!

— Вальхен, а как по-русски вот это? — Тильман показывал куда-то ей за спину.

Валя обернулась.

— Это туча. Ой, дождь будет! Нужно домой! А где Басти?

— Басти! Басти! — привстав, закричал Тиль в сторону реки. — Себастьян! Ты что, оглох?

Валя вдруг испугалась. И правда, где Басти? В воду полез? Что-то случилось? Тильман, казалось, поймал её мысль на лету.

— Да он плавает как рыба, и река спокойная. А! Он же с книжкой был! Где-нибудь читает. — Тильман вскочил, огляделся и побежал к большому дереву. — Ну вот, я же говорил… Вставай, соня! Хорошо на книжке спать? Сейчас дождь будет!

Себастьян, такой же тёмно-рыжий, как сестра, поднял на старшего брата ещё сонные глаза и тут же вскочил.

— Домой? Обедать?

— Тебе бы только обедать, — засмеялся Тиль. — Ну какой из него бауэр вырастет? Чуть что — либо за книжку, либо спать.

— А я и не буду бауэром. Я врачом буду. Вот я книжку читаю про врачей, они в войну людей спасали.

— Видели мы, как ты читаешь, — поддел брат. — А мы с Лизхен русские слова учим, да, Лизе? Вальхен говорит, что die Wolke будет по-русски ту-у-у-ча.

— Нет, Тиль. Die Wolke — это по-русски облако. Я из школы помню. А здесь — туча. Туча — это из чего дождь идёт.

— Ту-утша! Ту-утша! — радостно завопил Басти.

Валя указала на небо.

— Это Wolke, — повторил Тиль. — А у вас два слова на одну вещь?

Валиного немецкого не хватало, чтобы объяснить разницу в словах, и, как только вошли в кухню, она взяла со стола карандаш и на клочке бумаги быстро нарисовала облачко, из-за которого выглядывает солнце. «Die Wolke», — написал рядом Тиль. «Oblako», — написала Валя, а рядом нарисовала такое же облако, густо его закрасила, пририсовала дождь и написала «Tutscha». «Regenwolke», — приписал Тиль. Валя нарисовала рядом такую же тучу, но с молнией. «Gewitterwolke», — написал Тиль.

— Поняла, — обрадовалась Валя. — У нас разные слова, а у вас много прилагательных к одному слову, да?

— Да, точно!

Лизхен тем временем уже умчалась искать мать, чтобы показать венок, Басти не спеша снял обувь и ушёл с книгой в детскую, а Валя и Тиль всё ещё стояли у стола — рисовали и писали слова.

Вот рядом с тучей появилась дуга из семи полосок. «Regenbogen», — пишет Тиль. «Raduga», — добавляет Валя, рисует рядом солнце и сама пишет: «Solnce — die Sonne». Тиль смеётся и рисует личико, на котором вокруг носа много точек, пишет рядом: «Sommersprossen». «Wesnuschki», — добавляет Валя, а про себя удивляется: надо же — у нас «веснушки» от слова «весна», а у них от слова «лето»… надо потом спросить, что такое «sprossen». Она пририсовывает к личику венок, пишет «Wenok» и, подумав, добавляет «wunderbarer Tag»[102].

— Да, ты очень быстро осваиваешь немецкий. А у меня русский никак не получается…

Валя улыбнулась его сокрушённому виду.

— Я в школе учила. Больше двух лет. А ты русский никогда не учил. Да и зачем тебе русский? Ты же дома.

— Я хотел бы говорить с тобой на твоём языке.

— Это ещё что такое?! — Сердитый голос герра Шольца ворвался в разговор. Валя вздрогнула, сжалась и, опустив глаза, ждала наказания за слишком вольное обращение с хозяйскими детьми. — Что это тебе вздумалось учить русский? — строго обратился он к сыну.

— А что плохого?! — с некоторым вызовом спросил тот.

Герр Шольц развернул Валю за плечи лицом к двери, ведущей в комнату, и легонько подтолкнул. Валя шла, ожидая удара по спине, но его не последовало.

— Нет ничего плохого в том, что ты учишь Вальхен немецкому, — успела услышать она, прикрывая дверь. — И в том, что хочешь знать иностранный язык, тоже ничего плохого. Но не в той жизни, которой мы здесь живём. — Голос отца стал жёстче: — Ты ведёшь себя как ребёнок, а тебе уже пятнадцать! Должен соображать! Это язык страны, с которой мы воюем. И что нас всех ждёт, если узнают, что наши дети учат язык врага?

— Вальхен нам не враг!

— Вальхен не враг. Она просто девочка. Которую угнали в плен. Считай — отдали в рабство. Она ни в чём не виновата. Но если кто-то узнает, что остарбайтер живёт у нас не как рабыня, а так же, как наши дети, нам всем несдобровать. Ей — первой. Её заберут и отправят на фабрику. Или хуже. Ты что, не понимаешь простых вещей?! Помнишь приказ об обращении с остарбайтерами? Мы его нарушаем. Ну, положим, ты не станешь об этом болтать со всеми… А младшие? Представь, что Лизхен скажет об этом подружкам или тётушке Эмилии.

Тиль виновато молчал, понимая, что вёл себя непростительно глупо, но потом всё же спросил:

— И что же теперь?

— Ничего. Вальхен будет жить у нас, как жила до сих пор. Только нам надо быть осторожными в разговорах, особенно при чужих, да и при младших детях тоже. Лизхен пока не понимает кое-чего, не задумывается. Но проболтаться может.

— А если будут гости? У мамы скоро день рождения. Все же увидят…

— Там решим. Просто помни: не стоит всем соседям показывать, как живёт наша семья. Пора уже быть взрослым. Вальхен не глупая девочка. Она поймёт.

— Пап, можно спросить?