— Ну?

— Вальхен сейчас так сжалась, будто ждёт, что ты её будешь бить. Почему? Ты же нас не бил никогда… и… её ведь тоже?

Отец нахмурился.

— С ними плохо обращались, когда сюда везли, и потом — на работах. Я видел. Их везли в товарных вагонах, как скот, кормили кое-как и чуть что — били. В лагере особенно. У неё не только рана на руке была, когда я её привёз. Мама говорила, и на теле сплошные синяки… Вальхен у нас меньше двух месяцев. Привыкнет и перестанет бояться.

— С нами она уже не боится, когда взрослых нет.

— Потому что все вы — ещё дети, почти ровня ей, а мы для неё — хозяева. Вот она и пугается.

— А почему вы с мамой решили её взять?

— Ну, раз я инвалид прошлой войны и детей трое, а хозяйство большое и взрослых помощников больше нет, то нам полагается работник из пригнанных с востока. Конечно, до сих пор справлялись сами, но мы с матерью как представили, что кого-то из вас так угнали бы… Вот мама и сказала, что, раз дают восточных рабочих, надо брать самых слабеньких. — Клаус Шольц помолчал. — Я двоих хотел взять, не дали. Всех, кто постарше, покрепче, забрали на фабрику. Хоть одной жизнь облегчим… Только надо быть осторожнее. Хорошо, что мы уединённо живём. Но доносчиков много.

Отец коротко потрепал сына по затылку и вышел. Тилю показалось, что он хромает больше обычного.

Смеркалось. Валя убрала шланг, из которого поливала вымощенный камнем двор, и пошла в кухню, где Марта уже готовила ужин.

— Ты с цветами закончила или до завтра что-то оставила? — спросила Марта.

— Закончила, фрау Шольц. И ещё я розы на перголе подвязала. Ветер сильный — вдруг оборвутся. Это правильно?

— Молодец. Я не подумала об этом.

— Чем вам помочь?

— Накрывай стол. Сейчас мужчины придут, пока будут мыться, и ужин подоспеет.

— А где младшие?

— Лизхен у себя, рисует. Смотри, такая непоседа, а дай карандаши — и будет сидеть как привязанная. А Басти на лугу, где же ещё. С отцом и Тилем.

— Он такой маленький… как же он справляется весь день на сенокосе? — Валя за разговорами поставила на стол тарелки, достала приборы, нарезала хлеб и накрыла плотной салфеткой, чтобы не высох. Перелила в кувшин молоко из бидона.

— Ничего не маленький, семь лет уже. Сейчас не приучим работать, потом поздно будет. Конечно, отец ему не даст тяжёлые грабли — они больше его, но что-то полегче — непременно. Он должен знать, что уже большой и работает как все. А вот и они!

С шумом вошли Клаус и сыновья. Запылённые, вспотевшие, с запутавшимся в густых волосах сеном.

— Быстро все в душ, не то ужин остынет, — скомандовала Марта.

— Мы с Басти вместе пойдём, а потом Тиль, да? — сказал Клаус.

— Да ладно, я во дворе помоюсь из насоса. Вальхен, ты мне польёшь? — И Тиль стал на ходу стягивать рубашку, захватив по пути полотенце с крючка.

Девочка вопросительно посмотрела на Марту. Та не возражала, и Валя молча вышла следом.

Тиль подошёл к ручному насосу у колодца, огляделся и, не найдя другого места, повесил полотенце Вале на плечо.

— У тебя хватит сил накачать?

Валя улыбнулась:

— А ты думаешь, что я делаю десять раз в день? Кто, по-твоему, двор, сад и огород поливал?

— Правда, дурацкий вопрос… Тогда качай. — Тиль нагнулся под струю воды. — Ух! Холодная какая… Давай, давай, лей… Ой как хорошо! На голову полей!

Тиль встряхнул головой, так что разлетелись брызги во все стороны, подставил под струю воды пыльные ноги, прямо мокрыми вставил их в деревянные башмаки, которые крестьяне часто использовали во дворе и в хлеву, влажными ладонями отряхнул шорты и стал вытираться. Валя исподтишка любовалась его крепким телом, сильными руками. Не все мальчишки в пятнадцать лет выглядят такими крепкими и взрослыми, подумалось ей. Всё-таки работа на хуторе рано делает их мужчинами. Год назад, дома, ей казалось, что она, как и все девочки в тринадцать лет, уже такая взрослая, а мальчишки и в пятнадцать ещё совсем дети. А Тильман и ведёт себя как взрослый, и выглядит так же. Впрочем, ему осенью шестнадцать будет.

Вале вспомнилось, как убегала она с подружками от приставучих мальчишек в степь собирать маки… Цвела ли степь этой весной? Ведь такие бои были там осенью, может, и выжжено всё…

— Ау-у, Вальхен! Идём, мама ждёт, — окликнул Тиль.

Валя смутилась, будто он мог подслушать её мысли.

— Ты чего притихла?

— Да так… хорошо тут у вас, мирно, зелень такая густая, рощи… Не как у нас… дома.

Тиль нахмурился и помрачнел.

— Тиль, ты не думай, я не… как это? — Валя не знала, как будет «упрекать». — Ну, не про вас. Я понимаю, это не ты и не твои родители войну начали. Так получилось… что я тут… что ж теперь. Может, — голос её дрогнул, — вернусь когда-нибудь.

Они вошли в дом, и разговор оборвался. Тиль побежал за чистой рубашкой — Марта не разрешала садиться за стол в грязной одежде или с голым торсом, — а Валя повесила полотенце сушиться и встала к плите раскладывать ужин. Лизхен уже устроилась за столом, Клаус и Басти, судя по голосам, одевались в комнате.

— Вальхен, я всем подам. Ты тоже наработалась.

— Да нет, фрау Шольц, мне не трудно.

— Садись, садись.

Пришли отец и сыновья, причёсанные, с мокрыми волосами, в чистых рубашках, и тоже заняли свои места.

Марта подала мужу тарелку с картошкой и жареной колбасой.

— Мне первой, мне! — закричала Лизхен.

— С чего это вдруг? Что за новости? — Марта строго глянула на дочь. — Ты что, больше всех работала?

— Я очень голодная. А Камиллина бабушка говорит, что маленьким надо уступать…

— Нет, Лизхен, — поправил её отец. — Уступать маленьким надо только тогда, когда они не могут чего-то, что могут большие. Например, если старший сильнее младшего и легко может у него что-то отнять, то он должен уступить, потому что он сильнее. Думаю, фрау Кугель имела в виду это.

— А еду первым получает тот, кто больше всех работал, — солидно, как взрослый, добавил Басти. — Сначала отец, потом Тиль, потом я, а потом уже ты… Так, пап?

— Ты забыл маму и Вальхен, — вступил в разговор Тиль.

— А Вальхен вообще не должна с нами сидеть. Я не буду с ней ужинать! — заявила Лизхен.

— Что-о-о? — Отец от удивления и негодования повысил голос. — Повтори-ка… я не ослышался? Ты это откуда взяла?!

— Фрау Кугель говорит, что восточные рабы, всякие русские и поляки и прочие, — они люди другого сорта. И нам нельзя дружить с низшей расой и есть за одним столом!