Но Кошкин, я думаю, отлично понимал, что это не его дело. К тому же – у него были рамки. Потому он, споткнувшись, продолжил уже совершенно другим тоном:

– Но речь даже не об этом, речь о Якимове… возможно, вы и правы, что, помимо научной деятельности, он работает на правительство. Вот только едва ли на английское правительство или на какое-то другое, иностранное.

Кошкин сказал это очень негромко и доверительно.

– Вы хотите сказать?…

– Я ничего не знаю наверняка, – опередил меня он, – но, когда я по вашей просьбе собирал информацию о Якимове, мне давали ее крайне неохотно и, как видите, все равно сказали немного.

– Платон Алексеевич обязательно дал бы мне знать, если бы отправил еще кого-то в Москву из своих людей, – с сомнением сказала я.

А Кошкин кивнул:

– Я тоже так думаю. И прихожу к выводу, что Якимов не является подчиненным графа Шувалова. В Генштабе несколько ведомств, и они вполне могут работать параллельно – не только не помогая, но даже и мешая, порой, друг другу. Словом, у меня сложилось впечатление, что в Генштабе крайне не заинтересованы, чтобы мы трогали Якимова. И я, между прочим, пытался вам об этом намекнуть! Не раз! Есть фигуры гораздо более перспективные, чем Якимов.

– Вы о Полесове? – поморщилась я. – Вы всерьез его считаете британским агентом?

– Агентом-не агентом, но слежка за Полесовым кое-что дала.

– И что же? – я насторожилась.

– Во-первых, он действительно регулярно тренируется в стрельбе – как выяснилось, в клубе, который он посещает практически каждый день, есть тир. Так что это объясняет и его отменную стрельбу, и порох на одежде.

– А во-вторых? – поторопила я, ибо в то, что Полесов и правда примерный семьянин, мне верилось с трудом.

– Есть и «во-вторых», – недовольное лицо Кошкина на миг просветлело, и в глазах его теперь резвились знакомые мне огоньки азарта: – женой владельца тира оказалась весьма… колоритная дамочка, с которой у Полесова, так сказать, любовная связь. Ей и в голову не пришло скрывать это от наших людей. И рассказала она про Георгия Павловича много интересного. К примеру, то, что он невероятно щедр: каждую неделю буквально дарит ей то сережки, то брошку, то еще что-нибудь. А служит, господин Полесов, напомню, простым судебным чиновником. Откуда у него такие деньги?

– Насколько я знаю, господин Курбатов часто одалживает Полесову суммы…

– Это и есть вторая часть интересного рассказа: по словам любовницы Полесова, тот однажды хвастал, что «граф у него на коротком поводке» – по собственному его выражению. Мол, Полесов у него что угодно просить может, и граф ему никогда не откажет.

– Так, может быть, всего лишь хвастал? – усомнилась я.

– Может быть. Но есть и еще кое-что. Помните, вы просили меня выяснить, откуда Катерина узнала о вакантном месте няни? Так вот, я разыскал ее двоюродную тетку, у которой та жила, когда ее мать скончалась. По ее словам, Катя и не искала работу вовсе. А ей тогда пятнадцать было – в простых семьях это, знаете ли, уже возраст. Так вот, работать Катя особенно не рвалась, а тетка ее не принуждала, хотя у нее своих детей трое было – мал, мала, меньше. Но Катерину жалела – мол, и так сиротка, Богом обиженная. Так бы, возможно, свидетельница наша и сидела на шее у тетушки, если бы не пришло ей однажды письмо от Елены Сергеевны Полесовой: «так и так, не изволите ли занять место няни при наших детишках». Родственница Катерины сама это письмо видела и очень удивилась тогда, что Катя, оказывается, работу все же искала.

Закончив, Кошкин выжидающе смотрел на меня. Я догадывалась, что хочет он сказать – что Елена Сергеевна, а, скорее, ее муж, сами разыскали зачем-то Катю.

– Я понимаю вас, Степан Егорович, – кивнула я, – но, возможно, Катя и правда искала работу.

– Боюсь, слишком хорошего вы мнения об этой девице… – нахмурился Кошкин.

Я не дослушала его, поскольку моим вниманием завладел в этот момент крытый экипаж, проехавший параллельно нам с огромной скоростью и умчавшаяся вперед.

Мы как раз выехали уже на Театральный проезд, и я, разумеется, каждую секунду помнила, что в прошлый раз на нас напали недалеко от этого места – наверное, именно поэтому мне стало очень тревожно.

– Это всего лишь полицейская карета… – пробормотал Кошкин, тоже высунувшись в окно, однако, лицо его было очень напряженным.

Вместе мы проследили, как карета сворачивает с Театрального в Третьяковский проезд, а после почти одновременно перевели взгляды на куполообразную крышу «Славянского базара», виднеющуюся поверх уличной застройки – до гостиницы отсюда было саженей сто [57], не больше.

Мне стало еще более не по себе, когда я подумала, что полиция мчится именно в гостиницу. Что там могло случиться? А ведь там Евгений…

Кошкин как будто подумал о том же, потому что немедленно крикнул кучеру:

– Сворачивай в проезд! Немедля!

До гостиницы было всего ничего, но время тянулось неимоверно долго – мы с трудом объезжали торговые ряды в Третьяковском проезде и оживленный людской поток. С трудом я удерживалась, чтобы не выскочить из кареты и не побежать вперед.

– Бога ради, сидите здесь и не высовывайтесь! – приказал Кошкин, когда мы подъехали, наконец, ближе. – Я все разузнаю и тотчас вернусь.

Я осталась в карете теперь в одиночестве, не считая молчаливого кучера на козлах, и, как ни хотелось мне выйти и услышать обо всем самой, я понимала, что делать этого нельзя. Возле входа в гостиницу толпились почтенные господа и простые горожане; полицейские же перекрывали улицу и пытались отогнать любопытствующих проч. Боясь, что меня кто-то увидит, я даже закрыла занавеской окно на дверце кареты и следила за происходящим на улице сквозь узкую щель между тканью и стеклом.

За окном уже темнело, и разглядеть хоть что-то становилось все труднее, но я продолжала вглядываться в проем открытых дверей гостиницы, куда смотрели и остальные. Я уговаривала себя, что нужно рассуждать трезво, что это один шанс из тысячи, если происходящее вообще хоть как-то связано с Ильицким… Однако, не смотря на уговоры, нервы мои были столь напряжены, что я не сразу поняла, как оторвала занавеску, неосознанно в нее вцепившись.

Догадавшись, что это я натворила, я начала прилаживать жердь с занавеской на место и, когда в следующий раз бросила взгляд за окно – увидела, что из дверей гостиницы двое полицейских быстро выносят носилки с кем-то, укрытым с головой белою простынею…

Не удержавшись, я все же ахнула и тотчас зажала рот рукой. А в следующее мгновение из-под простыни выпала мужская рука и принялась безвольно покачиваться в такт шагам полицейских.

Я успела осознать лишь, что рука, кажется, слишком тонкая, чтобы принадлежать Ильицкому – и в это же мгновение увидела Евгения, выходящего из дверей гостиницы следом за носилками. Лицо его было чернее тучи – но меня это уже не интересовало.