Но дело не заладилось с самого начала. Сперва оказалось, что операционная гематологического отделения закрыта в связи с краткосрочным ремонтом. Потом выяснилось, что хирург, который обычно выполняет эти операции, заболел. Но хуже всего было то, что в палате интенсивной терапии, которая играла роль временной операционной, я был не один. На второй койке страшно хрипела женщина под белой простыней. Из ее трахеи торчала узкая трубка, откуда и доносились леденящие душу хрипы. После пяти минут прослушивания серенады для трахеотомии без оркестра мое пофигистское настроение улетучилось, как вепезид из протекающей капельницы. Я внезапно почувствовал, как холодно лежать на резиновой клеенке, и затрясся так, что зуб на зуб не попадал. Чтобы хоть немножко унять дрожь, пришлось нарисовать в воображении врача, который безуспешно пытается насадить на крючок катетера трепыхающегося, как мотыль, пациента. «Мерзнешь? — улыбнулась незаметно вошедшая медсестра. — На вот, накройся одеялом, пока доктор не пришел». Одеяло не понадобилось. Вплывший в палату хирург поворчал на сестру за то, что та не заслонила больную ширмой, поколдовал с ее трубкой и наконец взялся за меня.

«Какой худой! Кормят, что ли, на вашей гематологии плохо? Тебя же этим катетером насквозь проткнуть можно! — шутливо проворчал он, пытаясь приободрить свою будущую жертву. — О-о-о, сколько у нас уже шрамов! Вижу, товарищ опытный, со стажем, бояться не будет. И правильно: чего тут бояться? Анечка, поднимите ему ноги повыше. Так-так, хорошо. Не затекают? Вот и славненько. Может, с правой стороны будем сажать, а то над левой ключицей уже живого места нет? Хорошо, я слышу, слышу, только не надо волноваться! На нет и суда нет, хозяин — барин. Голову поворачиваем направо. Ну кто ж так поворачивает? Рано я похвалил! Сильнее, еще сильнее, чтобы щека лежала на клеенке. Анечка, опустите этот край в таз, чтобы мимо не текло. Сейчас будет укол, только не дергаться, все-все-все, ждем... Анечка, где перчатки? Нет, сначала правую. Что-то узкая она какая-то, это точно мой размер? Аккуратнее, мизинец поправьте. Ну куда вы смотрите, не здесь, а на левой! Да, вот так. Ну что ж, пора возвращаться к нашему герою. Чувствуешь что-нибудь? А здесь? Вот и славненько. Смотри, как у тебя вена-то зарубцевалась, не проколоть! Да что это такое? Щаз-з-з мы ее... Тихо, тихо, тихо, Анечка, расширитель, глубже, глубже, так, хорошо, еще глубже... еще!»

Я лежал, не обращая внимания на затекшую шею и резкие рывки, которыми хирург проталкивал расширитель катетера в истрепанную за полгода вену. Я больше не прислушивался к его отрывочным командам и мельтешению Анечки. Я слышал только хрип из трубки, который то нарастал, то затихал, напоминая рокот волн, ленивых сонных волн, безуспешно пытавшихся дотянуться до выброшенного прибоем черного мотка водорослей, похожего на аккуратную бородку в окружении хлопьев пены после бритья, которые позабыл смыть с шершавых щек песка неряха шторм.

* * *

Это все из-за варежек. Синих вязаных варежек на резинке из далекого детства. Резинка пропускалась через рукава, чтобы варежки не потерялись. Очень удобно, особенно для таких растерях, как я. Но ненавидел я варежки не только из-за постыдной резинки. Не знаю, на что больше следовало пенять — на некачественную шерсть или на плохую вязку, но после обязательной программы по лепке снеговика мои варежки быстро превращались в две набрякшие ледышки. Приходилось прятать пальцы в кулачках, чтобы защититься от холода. Я и теперь, когда мерзну, сжимаю кулаки, оставляя пустыми пальцы перчаток. Со стороны, наверное, выглядит нелепо. Но я бы ни за что не стал этого делать, если бы знал, что Лупетта коснется моей руки.

— Что это... Зачем ты спрятал пальцы?

— Спрятал пальцы? Сам не знаю зачем.

— Смешной ты... Так о чем я говорила?

— О предстоящей карьере фотомодели.

— Во-первых, хватит надо мной смеяться, а во- вторых, я говорила не о карьере, а о волне... Мне иногда кажется, что я знаю, где эта волна, знаю, что она рядом, но ничего не делаю, чтобы ее поймать. Сижу в своей коммуналке, как крот, и злюсь на соседа, который с утра пораньше телевизор врубил. Но если я так и просижу всю жизнь с глухим соседом за стенкой, пенять придется только на себя. Я ведь чувствую... Чувствую, что она есть, эта волна, да, вот только поймать ее не так-то просто. Мне это удавалось всего несколько раз в жизни... Что? Когда? Ну, например... Например в казино, когда шарик остановился на моей цифре. Я тебе не говорила, но ведь я с самого начала знала, где он остановится! Дело даже не в выигрыше. Просто я знала... Как бы тебе объяснить... Твердо знала: да, сейчас я на волне, поэтому сбудется все, что я захочу! Это страшное ощущение, наверное как наркотик. Вот почему когда оно проходит, кажется, что ты все готов отдать, лишь бы... Лишь бы снова знать, что ты повелеваешь обстоятельствами, а не они тобой. И когда я потеряла эту волну, все вокруг словно поблекло. И теперь я жду. Жду не знаю чего, знака какого-то, что ли? Но как понять, что окажется этим знаком? Может, гениальная фотография, сделанная через час. Или не фотография, а что- нибудь совсем другое. К примеру, мне закажут интервью с известным режиссером, и он... Сейчас ты скажешь, что я рассуждаю, как пятнадцатилетняя дурочка, да? Ну давай, смейся... Как нет, я же вижу, что ты смеешься! Ладно, если не смеешься, ответь мне на один вопрос: неужели у тебя никогда не было такого ощущения? Неужели тебе никогда не казалось, что и у тебя есть своя волна, и надо лишь поймать момент, когда можно вскочить на нее?

Я собираюсь ответить: да, ты права, такое чувство время от времени возникает у каждого нормального человека, и я — не исключение. Все мы хотим поймать свою волну. Главное, не перепутать ее с девятым валом. Но я успеваю произнести только первые слова, потому то мы...

— Уже пришли... Я же говорила, что тут совсем недалеко. Ну да, что ты удивляешься, обычный фотомагазин, просто он у них подсобку арендовал под студию. Где-то здесь должен быть звонок. Ага, нашла... Что ты сказал? Нет, лучше я зайду одна, чтобы он не подумал, что я какая-нибудь трусиха. Я тебе позвоню, когда все закончится, хорошо? Найдешь где посидеть?.. Не надо на меня так смотреть... Так, как будто меня сейчас съедят! Никто меня не съест, не волнуйся, я слишком тощая для этого! Ну все, я пошла... К черту!

Когда за Лупеттой захлопнулась дверь, мне захотелось сжаться всем телом, сжаться в маленький детский кулачок, там, в глубине куртки, под свитером, оставив снаружи пустые рукава и штанины. Сам не знаю зачем.

* * *

В перерывах между химиями, если отпускают на волю, я люблю гулять по городу. Такому знакомому, но успевшему за очень короткое время стать абсолютно чужим. Вернее, город, конечно, остался таким же. Изменился я, а значит, изменилось и мое отношение к нему.

Удивительное дело! Еще вчера я лежал на койке под капельницей, считая последние капли пятого дня. Еще вчера я еле протискивался со своими стеклянными дурами в туалет, а потом оттирал туалетной бумагой случайно забрызганную стойку. Еще вчера я включал Мундога погромче, чтобы не слышать стоны из-за ширмы. Но сейчас, когда я медленно бреду по улице в плотно натянутой на лысую башку сванке, все это кажется темным мороком, наваждением, да просто бредом каким-то!