– Представить не могу. Я чувствовал себя ужасно, когда считал, что ты сказала это мне.

– Вот только про себя ты это выдумал. А со мной это случилось на самом деле. – Она изумленно покачала головой. – Как это типично.

Она меня задела.

– Типично? Правда?

– Конечно, – ответила Николь. – Ты всегда ведешь себя как жертва, будто ты хороший парень и заслуживаешь лучшего обращения.

– Тебя послушать, так я псих.

– Не псих. Всего лишь слепец и эгоист.

Я немного рассердился.

– Я пытаюсь извиниться.

– Ну разумеется. Ведь ты у нас главный герой.

– Нет, ты права. Прости. – Я дождался, пока Николь жестом велит мне продолжать. – Думаю, я… действительно слепец и эгоист. Мне так трудно это признать, потому что я считал, будто избавился от заблуждений и справился с этим.

Она нахмурилась.

– Что?

Я рассказал ей, что думал, будто изменился как отец и восстановил наши отношения, которые достигли кульминации в миг единения на ее выпускном в колледже. Николь не насмехалась в открытую, однако выражение ее лица заставило меня умолкнуть; очевидно, я себя позорил.

– Ты по-прежнему ненавидела меня на выпускном? – спросил я. – Я полностью придумал, что мы с тобой тогда ладили?

– Нет, на выпускном мы ладили. Но не потому, что ты чудесным образом превратился в хорошего отца.

– А почему же?

Николь помедлила, сделала глубокий вдох и произнесла:

– В колледже я начала ходить к психотерапевту. – Снова помедлила. – Она буквально спасла мне жизнь.

Моей первой мыслью было: Зачем Николь понадобился психотерапевт? Я отогнал ее и сказал:

– Я не знал, что ты ходила к психотерапевту.

– Конечно, не знал. Тебе я бы сообщила об этом в последнюю очередь. Как бы там ни было, к последнему курсу она убедила меня, что лучше на тебя не сердиться. Вот почему мы с тобой так мило пообщались на выпускном.

Значит, я действительно сочинил историю, имевшую мало общего с реальностью. Всю работу проделала Николь; я же не сделал ничего.

– Похоже, я совсем тебя не знаю.

Она пожала плечами.

– Знаешь настолько, насколько нужно.

Это тоже меня задело, но я не мог жаловаться.

– Ты заслуживаешь лучшего, – сказал я.

Николь отрывисто, печально усмехнулась.

– Знаешь, в молодости я часто мечтала о том, как ты мне это скажешь. Но теперь… это ведь ничего не исправит, верно?

Я понял, что надеялся: она простит меня здесь и сейчас, и все будет хорошо. Но потребуется нечто большее, чем извинение, чтобы восстановить наши отношения.

Мне пришла в голову мысль.

– Я не могу изменить свои прошлые поступки, но могу хотя бы перестать делать вид, будто не совершал их. Я воспользуюсь «Ремемом», чтобы составить свой правдивый портрет, провести нечто вроде личной инвентаризации.

Николь посмотрела на меня, оценивая мою искренность.

– Ладно, – сказала она. – Но давай сразу договоримся: ты не будешь прибегать ко мне всякий раз, когда тебе станет стыдно за то, что ты обращался со мной по-свински. Я много трудилась, чтобы оставить это позади, и не собираюсь вновь переживать эти события лишь ради того, чтобы тебе полегчало.

– Конечно. – Я видел, что она расстроена. – И я вновь огорчил тебя, напомнив обо всем этом. Прости.

– Все в порядке, отец. Я ценю то, что ты пытаешься сделать. Просто… давай на некоторое время прервемся, хорошо?

– Хорошо. – Я направился к двери, потом остановился. – Я только хотел спросить… если я могу как-то загладить свою вину…

– Загладить? – недоверчиво переспросила она. – Даже не знаю. Просто будь потактичней, идет?

Именно это я и пытаюсь сделать.

* * *

В правительственном учреждении действительно нашлись бумаги сорокалетней давности, то, что европейцы называли оценочными отчетами, и присутствия Мозби оказалось достаточно, чтобы взглянуть на них. Они были написаны на европейском языке, который Джиджинги не мог прочесть, но включали схемы с родословными различных кланов. Джиджинги без особого труда смог отыскать имена тиви на этих схемах, и Мозби подтвердил его правоту. Старейшины с западных угодий были правы, а Сабе ошибался: Шангев был сыном Джехиры, а не Куанде.

Один из людей в правительственном учреждении согласился сделать копию нужной страницы, чтобы Джиджинги мог забрать ее с собой. Мозби решил задержаться в Кацина-Але, чтобы навестить местных миссионеров, но Джиджинги сразу отправился домой. На обратном пути он волновался, как ребенок, и жалел, что не может доехать на грузовике до самой деревни и вместо этого придется идти пешком от автомобильной дороги. Добравшись до поселения, Джиджинги отправился на поиски Сабе.

Он нашел старейшину на тропе к соседней ферме; соседи остановили Сабе, чтобы тот разрешил спор, как распределить козлят. Наконец соседи остались довольны, и Сабе пошел дальше. Джиджинги зашагал рядом с ним.

– С возвращением, – сказал Сабе.

– Сабе, я был в Кацина-Але.

– А. Зачем ты туда ездил?

Джиджинги показал ему бумагу.

– Это было написано много лет назад, когда европейцы впервые пришли сюда. Они беседовали со старейшинами клана Шангев, и, рассказывая историю клана, те старейшины сказали, что Шангев был сыном Джехиры.

Сабе отреагировал мягко.

– С кем беседовали европейцы?

Джиджинги посмотрел на бумагу.

– С Батуром и Йоркиахой.

– Я их помню, – кивнул Сабе. – Они были мудрыми людьми. Они не могли такое сказать.

Джиджинги указал на слова на бумаге.

– Но сказали!

– Быть может, ты неправильно читаешь.

– Правильно! Я умею читать.

Сабе пожал плечами.

– Зачем ты принес эту бумагу сюда?

– Она говорит важные вещи. Мы действительно должны объединиться с кланом Джехиры.

– Думаешь, клану следует довериться твоему мнению в этом вопросе?

– Я не прошу клан довериться моему мнению. Я прошу довериться людям, которые были старейшинами, когда ты был молод.

– Это правильно. Но этих людей здесь нет. Есть только бумага.

– Бумага говорит, что бы они сказали, если бы были здесь.

– Неужели? Человек может говорить разные вещи. Если бы Батур и Йоркиаха были здесь, они бы согласились, что нам следует объединиться с кланом Куанде.

– Как бы они могли согласиться, если Шангев был сыном Джехиры? – Джиджинги показал на бумагу. – Джехира – наш ближайший родич.