Я говорю, следовательно, существую. Возможно, понять эту истину способны только те, кто учат звуки: люди и попугаи.

* * *

Есть удовольствие в том, чтобы формировать звуки при помощи своего рта. Этот акт столь первобытен и интуитивен, что на протяжении своей истории люди считали его путем к богу.

Пифагорейцы верили, что гласные звуки – это музыка сфер, и пели, чтобы черпать из них силу.

Христиане-пятидесятники верят, что в состоянии экстаза говорят на языке небесных ангелов.

Индусы-брахманы верят, что, читая мантры, укрепляют кирпичики реальности.

Только вид, способный учить звуки, может придавать такое значение звуку в своей мифологии. Мы, попугаи, это понимаем.

* * *

Согласно индийской мифологии, Вселенная началась со звука «ом». Этот слог содержит в себе все, что было, и все, что будет.

Нацелившись на пространство между звездами, телескоп Аресибо слышит слабый гул.

Астрономы называют это реликтовым излучением. Это остаточное излучение Большого взрыва, который создал Вселенную четырнадцать миллиардов лет назад.

Но этот гул также можно принять за едва слышимое эхо того начального «ом». Этот слог был таким звучным, что ночное небо будет вибрировать от него, пока существует Вселенная.

Когда Аресибо не прислушивается к чему-то другому, он слышит голос творения.

* * *

У нас, пуэрториканских попугаев, есть свои мифы. Они проще человеческих, но, думаю, людям бы понравилось.

Увы, наши мифы вымирают вместе с нашим видом. Вряд ли люди сумеют расшифровать наш язык, прежде чем нас не станет.

А потому вымирание моего вида означает не просто потерю стайки птиц. Оно также означает утрату нашего языка, наших ритуалов и традиций. Наш голос умолкнет.

* * *

Деятельность людей привела мой вид на грань вымирания, но я их не виню. Они сделали это не со зла. Они просто были невнимательны.

А ведь люди создают такие прекрасные мифы, обладают таким воображением. Быть может, поэтому у них такие ожидания. Взгляните на Аресибо. Вид, способный сделать подобное, не может не обладать величием.

Наверное, мой вид скоро исчезнет; думаю, мы скончаемся скоропостижно и присоединимся к Великому безмолвию. Но прежде чем уйти, мы отправим человечеству послание. Надеемся, телескоп в Аресибо поможет его услышать.

Вот это послание:

«Будь умницей. Я тебя люблю».

Господи, я стою пред Тобой и, оглядываясь на этот день, прошу пролить свет Твой в сердце мое, чтобы я отчетливей видела милость Твою во всем случившемся.

Сейчас я довольна и благодарна за столь плодотворный день, однако начался он не слишком благоприятно. Я была в скверном настроении, когда мой самолет приземлился этим утром. Когда я высматривала в терминале стойку такси, один мужчина решил, что я заблудилась, и попытался прийти мне на помощь. Он сказал, что Чикагу – не место для одинокой путешественницы, а я ответила, что вполне неплохо справилась в Монголии, и вряд ли Чикагу окажется намного хуже. Прости меня, Господи, за то, что я была резка с мужчиной, который всего лишь желал мне помочь. Я прошу у Тебя терпения по отношению к тем, кто считает женщин беспомощными.

Признаюсь, мне не слишком хотелось здесь задерживаться. С тех пор как я написала книгу, прошло столько времени, что я занялась другими вопросами, а последний месяц полностью сосредоточилась на подготовке к раскопкам в Аризоне. После телефонограммы доктора Дженссена все мои мысли занимали те наконечники копий и то, что они могли нам поведать. Когда мой издатель договорился о публичной лекции здесь, я решила, что он просто воспользовался моими планами, чтобы я рекламировала книгу, а за авиабилет платить не пришлось, и мне это показалось неприятной задержкой.

Мое настроение улучшилось, когда я добралась до отеля, где меня встретила ассистентка из театра, в котором я должна была выступать. Она сказала, что очень ждет моей лекции, и поначалу я приняла это за обычную вежливость, но затем она заговорила о том, как моя книга позволила ей по-новому взглянуть на работу ученых, и я поняла, что ее энтузиазм был искренним. Такая читательская реакция всегда приятна; более того, она напоминает о том, что просвещение – не менее важная часть работы археолога, чем раскопки. Спасибо, Господи, что столь мягко показал мне, насколько эгоистичной я была, воспринимая публичную лекцию как неприятную обязанность.

После легкого ужина в ресторане отеля я отправилась в театр. Еще никогда моя лекция не собирала столь большую аудиторию; мужчины и женщины толпились в зале, словно тупики на пляже. Я понимала, что причина вовсе не в моей популярности; имя «Доротея Моррелл» на плакатах никогда не было крупной приманкой. Люди пришли, потому что атакамские мумии отправляют в благотворительный тур по стране, и их первая остановка здесь, в Чикагу. Сейчас археология у всех на уме, и это сыграло мне на руку. Но меня это не тревожило; я была рада столь многочисленным слушателям, вне зависимости от причины.

Я начала лекцию с годичных колец на стволах деревьев и того, как толщина каждого кольца зависит от годового количества осадков, в результате чего последовательность узких колец свидетельствует о периоде засухи. Я объяснила, что, отсчитав время назад от года гибели дерева, можно получить хронологию погоды на много десятилетий в прошлое, за пределы памяти живущих сейчас людей. Прошлое оставляет в мире следы, нужно только научиться их читать.

Потом я описала технику дендрохронологии – соотнесения паттернов годичных колец разных деревьев. Я привела пример с идентичными последовательностями широких и узких колец на двух кусках древесины: в первом случае рядом с серединой ствола недавно поваленного дерева, во втором – на периферии балки, обнаруженной в старом здании. Мы знаем, что периоды жизни этих деревьев пересекались; первое было молодым деревцем, когда второе уже выросло, но оба пережили одну последовательность обильных и скудных дождей. Мы можем использовать годичные кольца на более старом дереве, чтобы продлить нашу запись погодных паттернов глубже в прошлое. Благодаря дендрохронологии мы больше не ограничены периодом жизни одного конкретного дерева.

Я рассказала слушателям, что археологи изучали древесину все более старых зданий, сопоставляя паттерны годичных колец. Даже не имея письменных свидетельств, благодаря годичным кольцам мы узнали, что балки крыши Трирского собора в Германии были из деревьев, сваленных в 1074 году, тогда как балки в основании – из деревьев, сваленных в 1042 году. Я рассказала, что мы можем использовать даже более старую древесину, вроде свай Римского моста в Кельне и балок, укреплявших древние соляные шахты в Бад-Наухайме. Каждый кусок дерева служил томом в истории, написанной самой природой, альманахом годовых осадков до самого рождения Христа.