Профессор шел по улицам разрушенного города, стараясь ничем не выделяться среди жителей Берлина, спешащих по своим делам. Скоро должен был наступить комендантский час. Впереди показался пеший патруль — двое рядовых и сержант, все с оружием наизготовку. Видно было, что ребята опытные — хотя и разговаривали друг с другом, но бдительности не теряли. У Громова мелькнула мысль — может, проще обратиться к ним, они доставят куда надо? Недолго поколебавшись, профессор отверг эту мысль — вряд ли его послушают, скорее всего задержат для разбирательства. Да, в конце концов все выяснится, но драгоценное время будет упущено.

Громов увидел указатель «Bezirkskommandantur. Районная комендатура» и указатель — совсем рядом. Однако профессор решил двигаться к центральной — там был штаб генерала генерал-полковника Берзарина.

До войны профессор несколько раз был в довоенном Берлине, и неплохо его знал. Конечно, за годы войны город сильно изменился. Громову надо было добраться в район узловой станции электрички Lichtenberg. К счастью, вскоре у него появился отличный ориентир — железнодорожные пути. Стараясь не терять их из вида, Громов двигался в нужном направлении. Комендантский час приближался, так что надо было поторапливаться.

Наконец, после сорокаминутного путешествия быстрым шагом профессор увидел трехэтажное здание красного кирпича с вывеской над входом «Zentrale Kommandantur. Центральная комендатура». Профессору повезло — он успел дойти за пару минут до наступления комендантского часа. Несмотря на приближающуюся ночь, внутри комендатуры было много народу — по существу, в первые месяцы советские военные заменили собой все органы местной власти, так что им приходилось решать самые разные вопросы, зачастую не имеющие никакого отношения к военной сфере.

Громов предъявил дежурному документ, удостоверяющий его принадлежность к совместной советско-американской миссии по изучению достижений немецких ученых, и заявил, что ему надо срочно связаться с Москвой, с центральным аппаратом НКВД. Произнесенная профессором аббревиатура и его внешность ученого произвели должное впечатление, так что дежурный любезно сообщил, что нужно обратиться в канцелярию, располагавшейся на третьем этаже. В канцелярии профессор снова показал свое удостоверение, которое в этот раз изучили более внимательно. Майор, вернув его Громову, осведомился, каков характер сообщения и не может ли оно подождать до утра. Профессор рискнув повысить ставки, заявил, что по заведенному с некоторых пор в народном комиссариате внутренних дел обыкновению, работа там затягивается до позднего вечера, а дело срочное. Я уверен, нажимал Громов, что генерал Синицын все еще на рабочем месте. На самом деле никакой уверенности у профессора не было, он рассчитывал на удачу.

Майор, велев подождать, ушел — видимо, посовещаться на предмет того, кто такой генерал Синицын. Видимо, ему объяснили. Вернувшись, майор пригласил Громова в кабинет и указал на черный телефон.

— У вас десять минут, — сказал он, — и я буду присутствовать при разговоре. Таково мое условие.

Профессор кивнул. Он набрал номер, который выучил наизусть, и стал ждать. После четвертого гудка трубку подняли.

— Синицын.

— Это профессор Громов. — Он сделал паузу: вспомнит ли?

— Слушаю. — Значит, вспомнил.

— Штирнера надо остановить, — сказал Громов, — и как можно быстрее. Нам больше не нужны его услуги, потому что я знаю, как сделать установку.

На том конце трубки воцарилось молчание.

— Вы уверены? — спросил генерал.

— Уверен, — ответил Громов.

— Где вы сейчас?

Профессор ответил.

— Оставайтесь там, за вами приедут, — распорядился генерал и положил трубку.

.

Глава 24. ОТКРЫВАЯ КАРТЫ

Сашу спасло только то, что в эту ночь он спал очень плохо — назревающие события тревожили, в голове вертелись мысли о завтрашнем дне, о том, как поведет себя Штирнер, и как надо с ним обращаться. И, конечно, о человеке за дощатой стеной, в чьих руках завтра будут их жизни.

Была уже глубокая ночь, когда Саша услышал шаги снаружи — кто-то пробирался к дому со стороны улицы. Человек шел крадучись, явно не желая быть обнаруженным. Свет уличного фонаря, стоявшего метрах в пятидесяти от дома, косо падал на пол комнаты, и Саша заметил, как в тусклом свете на секунду показалась тень. Стараясь не скрипеть, он тихонько поднялся с постели и подошел к окну, став у стены сбоку от окна. На минуту воцарилась напряженная тишина, а затем послышался еще один осторожный шаг — если бы Саша не ждал его, то не услышал бы. Он затаил дыхание. На световом пятне на полу появился темный силуэт — человек встал возле окна снаружи. Незнакомец смотрел в темноту комнаты, стараясь что-то или кого-то в ней разглядеть. Саша решил чуть сдвинуться ближе к окну, чтобы сбоку, из темноты, взглянуть на человека, но половица под его ногой предательски скрипнула. Незнакомец тут же повернулся на звук и немного отошел от окна, чтобы посмотреть наискосок, кто там — и тут Саша встретился с ним взглядом, и они оба мгновенно узнали друг друга — снаружи стоял Штирнер, и в руках у него был пистолет.

Саша бросился на пол и мгновением позже раздался выстрел. Сверху на Сашу посыпалось битое стекло. Полезет ли немец внутрь? Ответ тут же стал ясен — Штирнер ухватился за оконную раму. Послышалось сдавленное ругательство — немец порезался о стекло. Саша поднялся как раз в тот момент, когда Штирнер уже наполовину залез в окно, подтянувшись на руках, еще секунда — и он сможет выстрелить. Немец, увидев противника, уже поднимал пистолет, когда Саша без замаха нанес удар в подбородок — этому в разведшколе его не учили, действие подсказал инстинкт. Пистолет дернулся, и выстрел прошел мимо. За окном уже слышались тревожные голоса, к дому бежали солдаты из боевого охранения тридцатьчетверок, стоявших недалеко на обочине улицы. Саша ударил Штирнера еще раз, уже в грудь. Немец, выронив пистолет, упал за окно. Послышалось ругательство, сменившееся стоном. Саша, взяв пистолет, выглянул в окно — Штирнер, держась за сломанную руку, с трудом поднялся с земли и оглянулся. Бежать было некуда — его окружали со всех сторон.

— Стоять! — скомандовал подбежавший танкист, наведя пистолет на Штирнера. Тот гордо выпрямился. Оглянувшись, он с выражением посмотрел на Сашу и выругался:

— Der Habenichts! [1] — и затем добавил уже по-русски: — Без меня ты ничто, сопляк! Думаешь, я не понял, что тебе нужно? У тебя ничего не выйдет!

Подбежал еще один танкист, и, заметив Сашу с пистолетом в руках, приказал бросить оружие. Тот без раздумий выполнил приказ.

— Имя, фамилия! — танкист потребовал у Штирнера назваться. Немец, опустив голову и морщась от боли в сломанной руке,