С тех пор как Мартин Лютер «снова открыл» апостола Павла и обрел в нем источник вдохновения для собственного богословия, в истолковании посланий Павла господствовали лютеранские мотивы. В Средние века мысли апостола Павла были встроены в более широкую теологию, в которой его вклад казался сравнительно невеликим – в той же степени, как историю его жизни ввели в границы, очерченные Книгой Деяний святых апостолов. Учение Павла о том, что Бог принимает христиан не на основании свершенных теми дел, а лишь из благодати Божьей, которую они обретают, веруя в Бога через Иисуса Христа, оставалась почти без внимания: акцент был сделан на том, что Бог принимает христиан согласно их поступкам. В число этих поступков, как считалось, входили различные «благие дела» – иными словами, главным образом религиозные деяния. Можно было, скажем, отправиться в паломничество, прочесть вслух или послушать мессу, принять участие в религиозных шествиях… Как прекрасно известно, Лютер воспротивился самой мысли о том, что вся эта структура религиозных дел способна стать основой спасения, и стремился показать, что Библия такого не требует и совершенно такому не учит. Ключом к его «толкованию Библии заново» и к учению о спасении лишь благодатью Божьей, обретаемой через веру в Бога, а не через благие дела, были Послания апостола Павла к Римлянам и Галатам, ставшие неотъемлемым стержнем богословия Реформации.

В апостоле Павле, как и в Лютере, видели борца, который пытался соблюдать требования Божьи, приведенные в ветхозаветном законе, но в конце концов пришел к убежденности в том, что никакое послушание закону, сколь угодно великое, не способно даровать спасение. Порой апостол Павел признавался, что просто не мог подчиняться Богу во всей полноте требований («Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю», Рим 7:19); а в другие времена он был послушен (Флп 3:4–6), и все же начал понимать, что этого недостаточно. Все осложнялось и возможностью двусмысленной трактовки слова «дела». Что имеется в виду под «делами»? Нравственное поведение? Или послушное исполнение особых ритуалов, будь то иудейских – или, по аналогии, католических? Впрочем, ни то, ни другое не могло даровать спасения.

В XX веке появилось движение, названное «Новый взгляд на апостола Павла». Особенно заметными его деятелями были американский библеист Эд Пэриш Сандерс и двое ученых из Соединенного Королевства – Джеймс Данн и Николас Томас Райт. Благодаря им нам удалось рассмотреть спасение по благодати через веру не с точки зрения «интроспективной совести Запада» [13], а поместив труды апостола Павла в их исторический контекст. На самом деле Павел не боролся с собственными недостатками и не стремился достичь успеха в соблюдении Закона: его главным образом тревожили вопросы о том, как принять язычников в сообщество христиан, и о том, как будут обращенные в христианство язычники относиться к иудеям, – именно потому он и направился в Иерусалим на встречу с Петром, Иаковом и другими предводителями. Проблема состояла не в том, как люди обретают спасение (в смысле – освобождаются по отдельности от вечной смерти, как понимали это на диспутах в эпоху Реформации), а о том, надлежит ли обращенным в христианство язычникам соблюдать все мелочные предписания иудейского закона, если они должны обрести спасение (в смысле – стать частью христианского общества, которому предначертано жить вечно со Христом). Павел, и порой резко, утверждал, что язычники, обратившиеся ко Христу, не обязаны исполнять иудейский закон, ибо их вера во Христа – уже в полной мере достаточная замена дел закона. Безусловно, Павел предполагает, что иудеи тоже «оправданы» (иными словами, Бог считает их праведными) через веру, а не через дела Торы («дела закона») – хотя он и не заходит настолько далеко, чтобы открыто сказать, что иудеи, принявшие христианство, должны отказаться от следования Торе.

Но Павел ни разу не предполагает, будто христиане не должны соблюдать базовые нравственные требования, хотя, как и Иисус, апостол склонен сводить их к нескольким простым формулировкам:

Поздние поколения порой делали вывод о том, что вера была заменой и нравственного поведения – и, выходит, поступки христиан вообще не имеют никакого значения. Христос отменил все моральные оковы, говорили они, и христиане были вольны делать все что захотят. Это убеждение, формально известное как антиномизм (буквально «оппозиция к закону»), во II веке разделяли немногие. Впрочем, намного чаще он становился оружием для тех, кто принимал участие в споре и стремился с его помощью доказать, будто то или иное отношение соперников к вере и делам делает их антиномистами. Как и многие ереси, антиномизм существовал в глазах смотрящего. Апостола Павла антиномистом не назвать: его послания завершаются перечнем моральных наставлений, и ожидается, что читатели будут им следовать. А многие из этих наставлений очень требовательны, и мало какое требует меньше, чем, скажем, список в конце Послания к Галатам:

«Новый взгляд» сыграл важную роль: переместил апостола в его исторический контекст и отказался заставлять его отвечать на наши вопросы. Христиане по-прежнему спорят о том, как свершается спасение людей, но мы уже не можем считать, что апостол Павел дал нам ответ на все времена, сказав, будто вера заменяет этику. Павел был сосредоточен на нуждах и статусе церквей, состоящих из обращенных в христианство язычников, и решительно защищал их право предстоять перед Богом, выступая против тех (и, возможно, апостола Петра), кто настоятельно повторял, что язычники должны стать иудеями прежде, чем смогут стать христианами. Если современная Церковь и может извлечь из этого какие-то уроки, то они будут касаться вовлечения и исключения, а не того, как соотносятся вера и дела.