вы приходили, разговаривали с ним, задавали свои вопросы и слушали. Знаете, это очень страшно: понимать, что ты прожил долгую честную жизнь, которая никому не интересна, не важна. И все, что для тебя имело значение, было ценно и дорого, сегодня никому не нужно. Дядя Коля умный человек, он мог бы рассказывать все это мне, но он знает, что у меня другая профессия и я буду слушать его исключительно из вежливости. А вы пришли к нему сами, сами задаете вопросы, вам его рассказы нужны для работы. И он цепляется за вас как за лучшее лекарство. Я же слышу и то, о чем вы спрашиваете, и то, что он говорит. Девяносто процентов этой информации вам не нужны, он это прекрасно понимает, но не может отказать себе в удовольствии еще раз прожить свою профессиональную жизнь, пусть даже только на словах, и ощутить собственную нужность. Он не хочет показать слабость и дряхлость, чтобы не спугнуть вас, Петя.

– А на самом деле?..

Светлана вздохнула:

– На самом деле он уже уходит. Вглубь себя. Подальше от этой жизни, с которой он прощается. Ему осталось недолго.

– Как вы это видите? По каким признакам?

– Равнодушие ко многому, что раньше вызывало бурные эмоции. Отстраненность. Отрешенность. Я же помню, каким дядя Коля был взрывным, когда я была маленькой! – Она слабо улыбнулась. – Как гневался, повышал голос, как яростно спорил с сыном, с дядей Мишей, с моей мамой. Теперь он тихий и безразличный. Он тускнеет день ото дня. И я понимаю, к чему все идет.

Сердце у Петра сжалось. Все это так печально… И пусть Николай Андреевич Губанов не боролся с преступностью в буквальном смысле слова, не ловил бандитов, не сидел в засадах, не придумывал хитрые оперативные комбинации, пусть он служил по линии кадров, но у него были принципы, были идеи, цели, и он шел к ним, добивался, вкладывал душу в свою работу.

* * *

В разгар беседы пришло сообщение от Карины: «У нас будут гости в 7 вечера». Значит, у Каменской есть какие-то новости. И она почему-то решила прийти к ним сама. Что это означает?

Тревожные мысли отвлекли Петра, и он прослушал, что говорил в это время старик Губанов. Пришлось извиниться и переспросить. Николай Андреевич досадливо поморщился и укоризненно покачал головой:

– Я говорю: сейчас модно ругать тогдашний КГБ, и есть за что, само собой, но и у них бывали проявления человечности. Вот, к примеру, как раз тогда, в начале восьмидесятого года, решался вопрос о высылке Сахарова, так именно Андропов настоял на том, чтобы отправить его не в Сибирь, а в Горький, где климат такой же, как в Москве, все-таки речь шла о немолодом и нездоровом человеке. Хотя на том, что Сахарова необходимо удалить из столицы, говорил тот же Андропов. Это я к тому, что многие вещи кажутся очевидными издалека, а когда присмотришься поближе – все не совсем так оказывается. В каждом человеке столько всего намешано… Но война Андропова и нашего министра Щелокова шла, конечно, не на жизнь, а на смерть. Андропов хотел, чтобы КГБ надзирал за МВД в плане совершения преступлений нашими сотрудниками, а Щелоков отвечал, что в МВД достаточно квалифицированных оперативников, которые прекрасно сами могут выявлять преступников в своей среде.

– А как же служба собственной безопасности?

– Так это все уже потом сделали, а в восьмидесятом никакого УСБ и в помине не было. Вот потому война и шла. Не любили мы с Комитетом друг друга, ох не любили, – Губанов коротко хихикнул и слизнул с краешка губ выступившую слюну. – Но простой народ, само собой, ничего этого не знал. В самом конце восьмидесятого года, в декабре, произошло знаменитое убийство на «Ждановской», так его засекретили до такой степени, что вообще люди ничего не знали, пока перестройка не началась. Десять лет молчали! А все почему? Потому что убитый – пьяный майор КГБ, а убийцы – пьяные сотрудники линейного отдела милиции. Увидели легкую добычу, затащили в служебное помещение, обобрали, избили, тут же начали распивать коньяк, отнятый у комитетчика, пока тот избитый валялся рядом. Потом сообразили, что сделали что-то не то, испугались, позвонили своему начальнику. Сотрудникам МВД было в то время категорически запрещено задерживать сотрудников КГБ. Ни при каких обстоятельствах нельзя было. А эти придурки вон чего натворили, комитетчик-то им сто раз успел сказать, кто он такой. И удостоверение у него в кармане было. Начальник примчался, начал соображать, как замести следы. Погрузили бедолагу в машину, вывезли за город, добили железной арматурой и бросили на Егорьевском шоссе. Какой-то случайный прохожий его нашел, вызвал скорую и милицию, потерпевший был еще жив, но через несколько дней умер в больнице.

Да, эту историю Петр знал, о ней было много публикаций, даже книги написаны и фильмы сняты. В который уже раз за последние месяцы он подумал о том, до какой степени изменилась жизнь всего за несколько десятилетий. Сейчас ничего не скроешь, что бы и где бы ни случилось – обязательно найдется кто-то, кто снимет на телефон и выложит в Сеть или напишет пост о том, что знает, видел или слышал. Утаить такой скандал в нынешнее время просто немыслимо. Да, можно наврать что угодно, объясняя произошедшее, и даже найдется немало тех, кто поверит в эти объяснения, но скрыть сам факт уже нереально. А всего каких-нибудь сорок лет назад можно было держать в неведении целую огромную страну.

– Ну, тут уж КГБ вовсю разошелся, – продолжал Губанов. – Если до того момента Щелокову как-то удавалось сдерживать напор Андропова и не пускать комитетчиков в свою вотчину, то теперь началось широкомасштабное расследование против сотрудников МВД, особенно тех, кто повыше чином. Генпрокуратура их поддержала. Много всего выявили, что греха таить, массовые злоупотребления, превышение полномочий, даже чистая уголовщина – грабежи, разбои, убийства. Куча увольнений после этого, само собой. Ну и у нас, в кадровой службе, переполох и сплошные взыскания, мол, не обеспечиваем должный уровень отбора кадров, не проводим полноценных проверок, не контролируем низовые подразделения, которые набирают в свои ряды всех кого ни попадя. Лично для меня то время было ужасным, скажу честно. Мне казалось, что я несу ответственность за все это безобразие. А ведь только в начале восьмидесятого года сам Щелоков жал мне руку и благодарил за проделанную работу, за мой многолетний труд. И я искренне гордился тем, что сумел вместе с товарищами по работе пробить идеи повышения образовательного уровня наших сотрудников, разрабатывал планы открытия Высших школ, утверждал штатные расписания учебных заведений. Смотрел на своего сына и говорил себе: вот