Они двинулись через буфетную, кухню и короткий коридор, потом повернули направо, вошли в еще одну дверь и оказались в маленькой гостиной.

— Договорились, мэм, — сказал Снид, — дальше наша забота.

— Не разбейте мне фарфор, — строго предупредила дама и величественно выплыла из комнаты.

Суинберн огляделся, но не заметил ни одной фарфоровой тарелки, вазы или безделушки.

В помещении пахло сыростью и плесенью.

— Начинай! — скомандовал Рубильник. — Закрой все дерюгой.

Он сел в потертое кресло, вытащил из кармана бутылку самогона и стал пить большими глотками, глядя, как Суинберн накрывает тряпками пол и мебель.

Потом мастер-трубочист убрал бутылку обратно в карман, отпихнул кресло и, засунув голову в камин, посмотрел наверх.

— Не-а, — сказал он. — Тебе туда не залезть. Одного не понимаю: на фига Жук прислал мне неповоротливого толстого слона вроде тебя?

Суинберн усмехнулся. Кем только его ни называли, но «неповоротливым толстым слоном» — впервые. Он тихо хихикнул.

Рубильник тут же обернулся и отвесил ему затрещину.

— Перестань лыбиться, образина! — прорычал он. — Чему радуешься, придурок?

Они вернулись в фургон, и Суинберн развязал веревки, которые поддерживали переносную лестницу. Снид вытащил ее наружу — она была слишком тяжела для Суинберна — и поднимал до тех пор, пока конец лестницы не улегся на край крыши, а самая верхняя ступенька не оказалась как раз под карнизом.

— Дуй наверх и сбрось веревку, да пошевеливайся, черт тебя дери!

— Да, сэр, — послушно ответил поэт.

Рубильник пошел обратно в комнату за лавкой, а Суинберн намотал длиннющую веревку на свое маленькое плечо и полез вверх. Ему предстояла сложная задача: по наклонной, скользкой от дождя крыше добраться до колпака дымовой трубы.

Быстро поднявшись по лестнице и перебравшись через карниз, он лег на правый бок и прижал башмаки к мокрой поверхности. Упираясь ладонями в черепицу, он начал медленно подтягивать свое тело вверх, к гребню крыши.

Только через десять минут он сумел добраться туда, куда нужно, при этом ни разу не соскользнув. Со вздохом облегчения он встал, пристегнулся к трубе, развязал веревку и опустил ее конец в дымоход.

— Что ты копаешься, ленивый ублюдок! — раздался глухой голос снизу.

Веревка подпрыгивала и дергалась, пока Рубильник привязывал ее к ноге гусыни. Суинберн слышал отчаянный гогот птицы.

— Лады, давай поехали, — сказал Снид.

Суинберн потащил неудачливую тяжелую гусыню вверх по трубе. Та в панике била крыльями и орала благим матом.

Гусыню они использовали, чтобы разворошить спекшуюся сажу в тех случаях, когда труба была слишком узкой и Суинберн не мог в нее забраться. Поэту было жаль злополучную птицу, но ничего не поделаешь: иначе ему самому пришлось бы лезть в трубу, а он и так уже заработал на этом деле множество синяков и царапин на коленях, локтях, плечах и ладонях.

Он тащил веревку, до тех пор пока из трубы не показалась гусыня, в панике бьющая крыльями и окруженная облаком сажи. Дав ей пару минут отдышаться, Суинберн опять стал опускать почерневшую птицу вниз. Плечи его горели от напряжения, волдыри на ладонях полопались и дико саднили.

— Готово! — послышался голос Снида. — Спускайся сюда!

Сбросив веревку в трубу, Суинберн сел, потом лег на крышу и начал осторожно сползать по черепице вниз. Мелкий дождик сменился настоящим ливнем, надвигалась темнота, и конец лестницы, поднимавшийся над карнизом на пару дюймов, был почти не виден. Эксцентричный Суинберн, тем не менее, ничем не выдал своего страха и, несмотря на опасность, спокойно продолжал лезть вдоль края крыши по скользкой дранке, пока не нащупал лестницу большим пальцем левой ноги. Он перебрался на верхнюю ступеньку и стал спускаться, пока, со вздохом облегчения, не почувствовал, что его ботинки коснулись мостовой.

Все тело ломило, и очень хотелось бренди. Уже три дня у него во рту не было ни капли спиртного, и эта принудительная трезвость была ему решительно не по душе.

Рубильник встретил его в раздражении:

— Что ты застрял там? Побыстрей нельзя?

— Но… это… крыша была очень мокрой.

— У тебя всегда наготове оправдания… Шабаш!

Мастер-трубочист уселся в кресло, вынул бутылку и сделал большой глоток, а Суинберн встал на покрытую свежей сажей дерюгу, опустился на колени и вынул из длинного мешка несколько стержней. Прикрепив к концу одного из них плоскую круглую щетку с жесткими волосами, он сунул его в каминную трубу. Сажа ливнем обрушилась сверху, угольно-черные частицы закружились вокруг. Суинберн ввинтил второй стержень в конец первого и вновь втолкнул его вверх. Так он повторял до тех пор, пока не перестал чувствовать сопротивление щетки, а это означало, что она высовывается из трубы. Потом он запустил процесс в обратную сторону, по одному откручивая стержни и вытаскивая шест из дымохода, пока не показалась щетка.

Снид, который к тому времени был уже в стельку пьян, только пробормотал:

— Кончай. Собирай инструмент.

«Ну конечно, опять я, — с досадой подумал Суинберн. — А ты, наверное, слишком устал после тяжелой работы!»

Он убрал стержни и тряпку в мешок и скатал всю мешковину, тщательно очищая ее от сажи. На полу в комнате остались черные дорожки сажи, и поэт-трубочист еще долго орудовал совком, шваброй и мокрой тряпкой.

Едва он закончил, как в дверь просунул голову метлокот, оглядел комнату и облизнулся.

— Как раз вовремя! Доводи до блеска! — крикнул Суинберн, и кот бочком протиснулся в комнату и начал расхаживать по ней взад-вперед. Его длинная шерсть, заряженная статическим электричеством, собирала последние остатки сажи. Пройдя каждый сантиметр пола, метлокот вылизал себя и переварил частицы грязи и пыли.

В начале восьмого вечера Рубильник и Суинберн уже сидели в фургоне, отправляясь с Ханбери-стрит. В кармане Снида звенели монеты, большую часть которых он собирался потратить на эль, а остальные отложить для уплаты взноса Лиге трубочистов, чтобы организация не направила к нему «палачей».

Если бы Суинберн действительно был членом Лиги трубочистов, в конце недели он получил бы от нее фиксированную плату, размер которой не менялся независимо от объема работы. Это была хорошая система: она обеспечивала трубочистам стабильный доход. Кроме того, Лига защищала своих членов от произвола мастеров, среди которых было немало самодуров, не отказывавших себе в удовольствии, выбившись в «начальники», отыграться на молодежи.

Тех, кто по каким-то причинам вышел из Лиги, ждало незавидное будущее — чаще всего постепенная деградация: эти отщепенцы быстро теряли работу и становились обычными бродягами Ист-Энда; почти никто из них не в состоянии был выбиться в люди и позволить себе жить в приличном районе. У трубочистов также был свой профсоюз — Братство трубочистов. Одним словом, без железной руки Жука тлетворное влияние бедности, преступность и пьянство быстро превращали маленьких мальчиков вроде Чарли и Нэда в дегенератов и садистов. Впрочем, в Котле это было в порядке вещей, и даже Чарльзу Дарвину пришлось бы очень постараться, чтобы найти здесь хоть малейший признак эволюции.