— Гюдбранн Юхансен не значится в национальном идентификационном регистре.

Мускен пожал плечами:

— Значит, его убило той гранатой. Так я и думал.

— И вы никогда не пытались найти его?

Мускен покачал головой.

Харри искал глазами хоть какой-нибудь косвенный признак того, что у Мускена дома водился кофе: кофейник, кофейная чашка. На камине в золотой рамке он увидел фотографию женщины.

— Вы сожалеете о том, что произошло с вами и другими квислинговцами после войны?

— Если вы о наказании — нет. Я смотрю на вещи трезво. Нас судили, потому что такова была политическая необходимость. Я проиграл войну. И не жалуюсь.

Вдруг Эдвард Мускен засмеялся — трескучим смехом, похожем на крик сороки. Харри не понял, над чем. Потом Мускен снова посерьезнел.

— Клеймо предателя — вот что меня мучило. Но я утешал себя тем, что мы — те, кто был там, — мы ведь защищали свою страну, рискуя жизнью.

— Ваши тогдашние политические взгляды…

— Придерживаюсь я их сейчас или нет?

Харри кивнул, Мускен сухо улыбнулся:

— На этот вопрос легко ответить, господин следователь. Нет. Я ошибался. Все очень просто.

— Потом вы не пытались связаться с неонацистами?

— Боже меня упаси! Нет, конечно! Кажется, несколько лет назад они собирались в Хокксунне, в тот раз кто-то из этих идиотов позвонил и спросил меня, не хочу ли я прийти и рассказать о войне. Кажется, они называли себя «Blood and Honour». Что-то в этом роде.

Мускен склонился над столом. На его углу, строго выровненная по краю, лежала аккуратная стопка журналов.

— А что именно на этот раз нужно СБП? Вычислить очередных неонацистов? Если так, то вы пришли не по адресу.

Харри не знал, что можно рассказывать Мускену, а что нет. Но того вполне устроил лаконичный ответ:

— Честно говоря, я не совсем знаю, что нам нужно.

— Узнаю старую добрую СБП!

Он снова рассмеялся своим сорочьим смехом, громким и неприятным.

Позже Харри решил, что именно этим издевательским смехом плюс тем, что ему не предложили кофе, и был предопределен его следующий вопрос:

— Каково, по-вашему, было расти вашим детям, зная, что их отец был нацистом? Может быть, именно поэтому Эдвард Мускен-младший попал в тюрьму за наркотики?

И в тот же момент, увидев в глазах старика боль и злобу, Харри пожалел о сказанном. Можно было бы узнать все и не нанося удара ниже пояса.

— Весь этот суд был фарсом! — прошипел Мускен. — Адвокат, которого дали моему сыну, был внуком того судьи, который судил меня после войны. Они хотят отыграться на моих детях, только чтобы скрыть собственный позор за то, что они делали в войну. Я…

Вдруг он замолчал. Харри ждал продолжения, но ничего не последовало. Внезапно, совершенно неожиданно, он почувствовал, как ему скрутило живот. На какое-то время в комнате не было слышно ни звука. Хотелось чего-нибудь выпить.

— Это был «святой последних дней»? — спросил Харри.

Мускен пожал плечами. Харри понял, что тема закрыта. Мускен посмотрел на часы.

— Куда-то торопитесь? — поинтересовался Харри.

— Мне надо пройтись до домика в горах.

— Вот как? Далеко отсюда?

— Гренланн. Пора выходить, чтобы успеть засветло.

Харри встал. У порога они остановились, раздумывая, что сказать друг другу на прощание. Вдруг Харри сообразил:

— Вы сказали, что вас ранило под Ленинградом зимой сорок четвертого, а в лазарете Синсен вы оказались на исходе лета. А где вы были до этого?

— Что вы имеете в виду?

— Я недавно прочитал книгу Эвена Юля. Он военный историк.

— Я прекрасно знаю, кто такой Эвен Юль, — сказал Мускен с какой-то странной улыбкой.

— Он пишет, что полк «Норвегия» был расформирован при Красном Селе в марте сорок четвертого. Где вы были с марта до того времени, как оказались в лазарете «Синсен»?

Мускен пристально посмотрел на Харри. Потом открыл входную дверь и выглянул наружу.

— Практически нулевая видимость, — сообщил он. — Вам надо ехать осторожно.

Харри кивнул. Мускен выпрямился, прищурился и из-под ладони посмотрел на пустой ипподром — серый овал покрытой гравием дорожки темнел на фоне грязного снега.

— У мест, в которых я был, когда-то были названия, — произнес Мускен. — Но они так изменились, что их уже никому не узнать. Мы отмечали на картах только дороги, озера и минные поля, — никаких названий. Может, я буду прав, если скажу вам, что лежал в эстонском городе Пярну, — точно я не знаю, и навряд ли это что-нибудь меняет. Весну и лето тысяча девятьсот сорок четвертого я провалялся в койке, слушал пулеметные очереди и думал только о смерти. А не о том, где я.

Харри осторожно ехал вдоль берега реки и остановился на красный свет у моста. Следующий мост, Е-18, торчал на фоне пейзажа, как зубной протез, к тому же закрывая вид на Драмменс-фьорд. Да, и тут этим драмменцам не везет! На обратном пути Харри уже решил было остановиться и выпить чашечку кофе в «Бирже», но передумал.

Зажегся зеленый свет. Харри нажал на газ.

Эдвард Мускен крайне болезненно отреагировал на его замечание о сыне, и Харри решил узнать, кто был судьей по делу Мускена. Он бросил последний взгляд на Драммен в зеркало заднего обзора. Все-таки есть города и похуже.

Эллен так и не удалось ничего выяснить.

Харри заглянул в ее кабинет и уселся в свое прежнее кресло — старое и скрипучее. Теперь тут будет сидеть другой человек, молодой парень из управления Стейнкьерской сельской полиции — он прибудет через месяц.

— Я же не ясновидящая, — сказала Эллен, глядя на разочарованное лицо Харри. — Я и у других с утра спрашивала, но никто ничего не слышал о Принце.

— А отдел учета оружия? У них должны быть данные по нелегальным сбытчикам?

— Харри!

— Что?

— Я больше на тебя не работаю.

— На меня?

— Ладно, вместе с тобой. Но все равно, такое чувство, что я работаю на тебя. Нахал!

Харри оттолкнулся ногой от пола и завертелся в кресле. Четыре оборота. Столько ему за раз никогда не удавалось. Эллен сделала страдальческое лицо.

— Хорошо, я и в отдел учета оружия звонила, — сказала она. — Они тоже ничего не слышали о Принце. Почему в СБП тебе не дадут помощника?

— Это дело они считают приоритетным. Мейрик не против того, чтобы я им занимался, но на самом деле ему нужно, чтобы я разузнал, что неонацисты затевают на праздник «Ид аль-Адха».