— для дочери морского капитана — познания в географии. После возвращения Джейн она с удвоенным энтузиазмом принялась навещать теток, и я часто составляла ей компанию. Я приноровилась к ритму жизни этого дома и научилась не заявляться слишком рано, рискуя застать Марту Ллойд и Кассандру за какими-нибудь хозяйственными хлопотами или Джейн, прячущей перо и бумагу и встречающей нас натянутой улыбкой. Час-два пополудни были лучшим временем для визитов; вялый зимний свет заливал гостиную, и все садились за шитье, а беседа текла куда свободнее, когда присутствовали только женщины: обсуждались сельские и семейные сплетни и книги, которые здесь читали вслух по вечерам.

Приезд Джейн и ее очевидное ко мне расположение, казалось, воодушевили всех остальных. Впрочем, у меня так и не возникло ощущения, что я как-то особенно с ними сблизилась. Письма и «Уотсоны» были все так же недосягаемы; я так и не смогла попасть в спальню, где они, предположительно, хранились. В один из дней я случайно оказалась в гостиной наедине с ее соблазнительно раскрытой конторкой, вокруг которой были разложены листы бумаги, исписанные красивым мелким почерком Джейн. Я просто стояла и завороженно глазела на них, не решаясь подойти ближе и сама до конца не понимая, продиктовано это нежелание страхом быть застуканной или бесчестностью такого поступка в принципе. Возможно, одно вовсе не исключало другого.

Пока Джейн Остен придумывала семью незамужних сестер Уотсон, оставшихся в отчаянном финансовом положении после смерти отца, скончался ее собственный отец. Как и вымышленный мистер Уотсон, мистер Остен был отставным священником, благодушным и образованным. Как и женщинам семейства Уотсон, Остенам с тех пор пришлось перебиваться крайне скудным доходом, но у них, в отличие от их вымышленных двойников, хотя бы имелись братья. Без Джеймса, Эдварда, Генри, Фрэнка и Чарльза Джейн пришлось бы повторить судьбу сестер Бронте — пойти в гувернантки или учительницы, принять ту пугающую участь, которая всегда брезжила за кулисами ее работ. И, может быть, отнюдь не случайно именно Энн Шарп, своей подруге и многострадальной бывшей гувернантке детей Эдварда Найта, Джейн призналась, что закончила «Уотсонов», но ни за что их не опубликует. «Как выяснилось, дорогая Энн, я вложила туда слишком много собственной души», — объясняет она в найденном в Кройдоне письме из «Айвенго».

«Бедность — одно из величайших зол; но для женщины образованной, тонко чувствующей оно не должно, не может быть худшим, — убежденно заявляет Эмма Уотсон в «Уотсонах» и добавляет: — Я бы скорее нанялась учительницей (не могу вообразить более скверной участи), чем вышла замуж за того, кто мне не по нраву».

На что одна из ее сестер возражает: «Я бы согласилась на что угодно, лишь бы только не учить в школе»[35].

Когда мы навещали Джейн и прочих, радость мне приносил не только конечный пункт этих прогулок: на улице с Мэри-Джейн было еще веселее, чем дома. Благодаря отцу она знала о природе очень много — и не только для девочки ее возраста, но и для любого человека. Мы ходили длинной дорогой, через леса, где даже при отсутствии листьев она могла назвать любое дерево, о каком бы я ни спросила, а также показывала мне норы различных животных.

— Здесь живет лиса, — сообщила Мэри-Джейн, указывая на одну из нор. — Ну или жила. Надеюсь, она переселилась в другое место. На них охотятся, знаете ли. Я считаю, это ужасно.

Я тоже так считала, но соглашаться с ней не спешила, дабы не выдать в себе человека не местных взглядов.

— Но они же едят куриц. Это нехорошо.

— Мы едим куриц. Чем мы лучше? Лисе тоже нужно жить.

— Мэри-Джейн, ты мудра не по годам. Что это за дерево?

— Постыдитесь, это же граб. Все его знают. И посмотрите…

Я посмотрела туда, куда она указывала, но ничего не увидела.

— Сова! Вон в том дупле — сова.

И тогда я различила ее: пугающе бледная морда сердцевидной формы смотрела на нас — огромные глаза, клюв совсем незаметен.

— Что за вид совы?

— Сипуха, — сочувственно пояснила Мэри-Джейн. — Вы совсем ни в чем не разбираетесь, да?

— Ты и растения все по именам знаешь? Научишь меня различать их, когда они начнут проклевываться?

— Всех растений я не знаю, — поправила она меня. Но пообещала обучить меня тому, что знает, и, когда наступила весна, сдержала свое слово.

К тому времени Мэри-Джейн и ее семейство съехали из Чотон-хауса и поселились в съемном доме неподалеку от Альтона. Так же поступили и мы с Лиамом, и прошло все на удивление легко, вопреки всем моим треволнениям. Эдвард уверял нас, что первым узнает, если что-нибудь подходящее возникнет на горизонте, но в итоге нашей спасительницей выступила Джейн.

— Я услышала об этом от старого Джона Уэринга, который привозит молоко Проутингам и прознал об этом от их плотника, — сообщила она мне как-то в январе. — Они нашли для Айви-коттеджа новых жильцов, даже сделали там кое-какие починки, в коих дом явно нуждался, но все пошло насмарку. — Она подняла глаза от шитья. — Вы говорили, что ищете дом, поэтому я завела о нем речь. Но Айви-коттедж весьма неказист. Наверное, он вам не подойдет.

— Это один из тех крытых соломой кирпичных домишек сразу за поворотом на Винчестер?

— Не тот, что выглядит так, будто готов развалиться при первом же сильном дуновении ветра, а другой. — Джейн замолкла. — Он даже меньше, чем этот дом. Не стоило мне и упоминать о нем, только…

— Отнюдь, я очень рада, что вы о нем вспомнили.

Меня тешила не только перспектива, что жить мы будем так близко, но и само то, что она рассказала мне о доме, — это значило, что она рада нашему присутствию. Когда я за ужином подняла эту тему в разговоре с Эдвардом, он удивился, а затем на его лице отразилось сомнение.

— Я слышал о нем. Но, уверяю вас, это совсем не такой дом, в каком вам захотелось бы жить. Он крошечный.

— Мы во дворце и не нуждаемся, — сказал Лиам. — Звучит прелестно. Я немедленно напишу мистеру Проутингу.

— Можем завтра заехать к нему с визитом, — сказал Эдвард, все еще в сомнениях. — Утром я свободен, и я уверен, что он будет рад… Но вам там не… Впрочем, увидите сами.

Айви-коттедж был окружен низкой кирпичной стеной и густыми зарослями самшита. Мне понравилось это место еще до того, как я ступила внутрь и меня встретили запахи старого дерева и пчелиного воска. За парадной дверью обнаружились холл и крутая узкая лестница, четыре маленькие комнаты на первом этаже и еще четыре — этажом выше, а вторая лестница, больше походившая на стремянку, вела на чердак, где располагались две мансардные комнаты. Света в доме недоставало, и меблирован он был по