так меня отверг — вопреки очевидному сопротивлению этой идее в собственных штанах? Его так называемая отговорка была полным абсурдом. Нет, здесь крылось что-то другое, что-то здесь было нечисто — потому мне и стоило держаться от него подальше. Сказать по правде, вчера он оказал мне добрую услугу. Но, вспомнив, как его тело прижималось ко мне, как колотились наши сердца, как пахла его кожа, я засомневалась, такой ли доброй была эта услуга. Больше обо всем этом мне думать не хотелось.

Тем утром я долго мешкала с прической и раздула проблему из выбора наряда, но в конце концов мне пришлось преодолеть холл и войти все в тот же салон, где для нас был накрыт завтрак. На сей раз дверь была распахнута, будто сама комната уверяла, что скрывать ей нечего. Лиам, уже сидевший за столом, взглянул на меня, кивнул и тихо пожелал доброго утра; ему хватило совести покраснеть. Я опустилась в кресло и налила себе кофе.

— Прости, если вчера я поставила тебя в неловкое положение. У меня не было такого намерения. — Стоило бы этим ограничиться, но я сделала глоток кофе и заговорила снова, не в силах скрыть иронию в голосе: — Ты явно человек чести. Твоя преданность собственным принципам — и твоей невесте — достойна восхищения. Давай не будем заморачиваться и притворимся, что ничего этого не было.

Пока я произносила эту речь, Лиам сидел, уперев подбородок в кулак, и тупо смотрел в стол. А затем поднял на меня взгляд и быстро отвел его.

— Давай, — только и сказал он, и в этот момент я так страстно его возненавидела, ощутила такое мощное желание плеснуть ему кофе в лицо и выскочить оттуда, хлопнув дверью, что стоило бы задуматься. Но я проглотила свой гнев вместе с тостом, и мы пошли готовиться к отъезду в Чотон.

После дома Джейн Остен, за пересечением с трактом на Винчестер, стояла еще горстка коттеджей — поменьше того, в котором жила она, и в куда худшем состоянии. Вдали виднелись поля в точках овец, ненадолго показался и Чотон-хаус — стоявшая на холме квадратная темная махина на фоне бледного неба, — но тут мы повернули, и дом пропал за деревьями. Мы миновали несколько амбаров и каменную церковь, прежде чем Чотон-хаус снова возник в поле зрения: длинная подъездная дорожка, ведшая к круглому газону, фасад со щипцами и дымовыми трубами, фигура в черном у входа.

Когда карета остановилась, фигура в черном нас поприветствовала — это оказалась местная экономка, которая принесла извинения за то, что мистер Найт, занятый неотложным делом, не вышел к нам сам. Он с нетерпением ждет встречи с нами, но домой вернется только к обеду. Капитан Остен с женой тоже прибудут, равно как и мисс Остен, мисс Ллойд и миссис Остен и еще несколько соседей — нечто в голосе экономки указывало на то, что подобное сборище случается здесь нечасто и поводом для него стал наш приезд. Ужин скоро подадут — как обычно, в шесть тридцать. Она надеется, что это не слишком рано для столь великосветских господ, как мы; с изумленным видом Лиам заверил ее, что нет, не слишком.

Рассказывая о грядущем ужине, экономка провела нас сквозь отделанную камнем переднюю в большой холл. Когда глаза привыкли к сумраку, я различила стены, обитые панелями темного дерева и украшенные оленьими рогами, незажженный камин высотой почти в человеческий рост и массивную, совсем не изящную лестницу. Пахло старой древесиной и сыростью, и холод внутри стоял такой, что я видела облачка пара при выдохе. Я поежилась. У меня возникло чувство, что мы переместились еще дальше в прошлое; вряд ли эта комната выглядела иначе в те годы, когда Англией правила Елизавета. Ошеломленные, мы на секунду безмолвно застыли, а экономка тем временем перешла к краткому рассказу об истории дома; она повела нас по тускло освещенному коридору, поднялась вверх на один короткий лестничный пролет, после чего свернула за угол, спустилась еще на один короткий лестничный пролет, снова свернула за угол и, наконец, вывела нас к комнате куда более скромных масштабов, чем холл.

Стены здесь тоже были в темной обивке, а решетчатые окна с бугристыми стеклами выходили на пологий холм, который заканчивался декоративной рощицей. Один конец длинного обеденного стола был накрыт: холодное мясо, хлеб и вино. Желаем ли мы чаю? Как я уже знала, на этот вопрос существовал только один правильный ответ. Ожидая, когда принесут чай, я снова выглянула в окно и увидела, что пошел снег.

Снег шел до самого вечера, то прекращаясь, то занимаясь снова, и успел припорошить крыши, голые деревья, забор и щетину газонов. Думая обо всех, с кем мне предстояло познакомиться, я наряжалась с особенным тщанием, дольше обычного, но все равно успела полностью подготовиться к ужину задолго до шести тридцати. Я отпустила Норт и принялась расхаживать по отведенной мне спальне, поглядывая в окно и раздумывая, не рискнуть ли мне побродить по дому или я потеряюсь и окажусь там, где мне быть не следует, — скажем, на кухне. Поэтому я обрадовалась, когда ко мне зашла служанка с посланием от жены морского капитана, миссис Фрэнк Остен: если я не против, она почтет за честь встретиться со мной до ужина в малой гостиной.

Не будет ли служанка так любезна проводить меня в малую гостиную? Она проводила; гостиная оказалась симпатичной комнатой с мебелью в тускло-розовой обивке и новомодным камином Рамфорда[33].

— Мисс Рейвенсвуд, простите мне такую вольность. — Пухлая женщина с усталыми глазами и в кружевном чепце отложила шитье, поднялась из кресла у окна и, подойдя, протянула мне руки в знак приветствия. — Мне не терпелось познакомиться с вами, а за ужином будет слишком людно. Невозможно передать, сколько радости вызывает появление новых людей в маленькой деревне, да еще и зимой. Не говоря уже о том, что я и сама засиделась дома.

— Вижу, у вас появился собственный новый человек, мадам. Мои поздравления.

Миссис Остен с улыбкой приложила палец к губам и подвела меня к месту, где прежде сидела. Там в маленькой корзине рядом с креслом лежал спящий младенец максимум пары недель от роду, спеленатый туго, словно куколка.

— Герберт-Грей, — представила она его. — По-моему, он само совершенство, но я, вероятно, необъективна.

— Он прекрасен.

Мы сели по обе стороны корзинки, и я склонилась над ним. Миссис Фрэнк Остен, подобно миссис Тилсон, была невероятно плодовита — как и многие в ту эпоху; к своему тридцати одному году она состояла в браке уже девять лет, а Герберт-Грей был ее шестым ребенком; ей предстояло родить еще пятерых и умереть вскоре