отцу. Причем не простое, не буковками написанное, а голосовое. И я тебе, чтобы ты свой пыл малость остудила, это сообщение дам сейчас прослушать.

Карнаухов коснулся рукой мышки и открыл нужный ему файл. В компьютерных колонках что-то зашелестело, затем знакомый голос произнес: «Я по жизни загулял. Я устал».

В том, что голос принадлежит именно Распашному, сомневаться не приходилось, как не приходилось сомневаться и в том, что человек, записавший послание, действительно очень устал, а еще, судя по всему, чем-то крайне расстроен.

– Но его отец изначально требовал от Шемякина найти убийцу, – пробормотала Вика. Если он получил это сообщение, то почему он так был уверен, что это именно убийство?

– Потому что он не получил это сообщение. На тот момент не получил, – отозвался Илья Валерьевич. – У него два мобильника. Один рабочий, другой для личных контактов. Вот он свой личный накануне вечером как раз ухитрился в кабинете оставить. А на следующий день с самого утра был на совещании у министра. Оттуда его и выдернули. Так что запись изначально обнаружили в телефоне самого мальчишки, а уже после и отец его получил сообщение, – Карнаухов тяжело вздохнул, – можно сказать, с того света.

Несколько мгновений они оба молчали, затем Карнаухов выбрался из своего огромного кресла, неторопливо обогнул стол и, подойдя к Крыловой, положил руку ей на плечо.

– В общем, так, милая моя, у тебя своих дел много, вот и занимайся ими. По убийству Апраксина у тебя же подозреваемый нарисовался?

– Там еще не до конца все ясно, – покачала головой Вика.

– Конечно, не до конца, – усмехнулся Илья Валерьевич, – конец будет, когда приговор в законную силу вступит. А для этого что нам надо сделать?

– Собрать доказательную базу.

Карнаухов укоризненно вздохнул.

– Передать дело в суд, вот что нам надо. А с базой, как я понимаю, у тебя и так все неплохо. Мотив имеется, алиби нет, опять же, попытка ввести следствие в заблуждение. А у нас судьи, скажу тебе, таких ох как не любят, тех, кто мудрить пытается. Так что не затягивай. Если считаешь нужным что-то перепроверить – перепроверь, только в темпе.

– Я как раз сегодня собиралась еще раз допросить подозреваемого, – кивнула Вика, – и потом, мы еще даже не пытались установить его связь с другими подобными преступлениями.

– Вот и правильно, допроси, – добрил генерал. – Чем больше человек скажет, тем больше вероятность, что он скажет что-то лишнее. Может, и по другим эпизодам что-то появится. Все, милая моя, иди, там в приемной из-за тебя уже, поди, очередь образовалась.

Дождавшись, когда Крылова выйдет из кабинета, Карнаухов подошел к окну и, глядя на серое, затянутое тучами небо вдруг негромко пропел:

– Милая моя, солнышко лесное, где в каких краях…* (*– сноска. Генерал Карнаухов вспомнил песню Юрия Визбора «Милая моя»)

Допеть Карнаухову не удалось, так как дверь кабинета вновь распахнулась, и на пороге появился очередной следователь.

***

Выполняя данное Карнаухову обещание, Вика сразу после разговора с генералом, отправилась в следственный изолятор главного управления внутренних дел по городу Москве, расположенный по всем известному адресу: Петровка, 38, а если быть совсем точным, то дом 38, строение 8. Хотя изолятор на Петровке, в отличие от остальных, не относился к ведению службы исполнения наказаний, комната для допросов почти ничем не отличалась от точно таких же комнат в других следственных изоляторах, коих в Москве насчитывалось не то семь, не то уже восемь, Вика точно не могла вспомнить.

Небольшое квадратное, примерно три на три метра, помещение, стены, выкрашенные унылой болотной краской, зарешеченное окно с матовыми непрозрачными стеклами, намертво прикрученные к полу стол и стулья, кнопка вызова конвоира. В некоторых кабинетах дополнительно были установлены стальные клетки, в которые на время допроса помещали особо опасных и склонных к агрессии преступников, но в данном случае, по мнению, Крыловой, ей ничего не угрожало.

И действительно, после трех суток, проведенных в камере, Барковец выглядел совершенно раздавленным. Сгорбленная спина, шаркающая походка, испуганный взгляд, брошенный на конвоира, все это выдавало в нем человека, уже осознавшего весь ужас своего текущего положения, но не успевшего в этом ужасе освоиться.

– Ну что же, Михаил Юрьевич, – начала Крылова, дождавшись, когда подследственный займет свое место по другую сторону стола, – во время нашей прошлой встречи вы меня почти убедили в том, что не выходили из дома в тот вечер, когда был убит Апраксин.

Не глядя на нее, Барковец кивнул, а затем тут же, словно запутавшись в движениях, отрицательно покачал головой.

– Да, так все и было, – еле слышно пробормотал он, – не выходил.

– Прекратите, – резко перебила его Крылова, – у меня есть еще один свидетель, который прекрасно видел, как около одиннадцати вечера вы выбежали из дома, а затем куда-то помчались со всех ног, при этом вид у вас был весьма агрессивный.

– Агрессивный, – повторил Барковец, закрывая лицо руками. – Может, целеустремленный?

Положив руки на стол, он, наконец, взглянул на следователя. Вика знала этот взгляд. Взгляд, в котором уже не было места колебаниям и сомнениям, а только безудержная жажда. Жажда высказаться. Как правило, он появлялся за несколько мгновений до того, как подозреваемый начинал говорить правду.

– Может быть, и целеустремлённый, – согласилась она. – Мне трудно сейчас судить, не зная подробностей.

– Да какие там подробности, – бариста попытался улыбнуться, но появившаяся на его лице улыбка больше походила на гримасу отчаяния, – я так понимаю, когда я обратно возвращался, этот человек не видел.

– Почему вы делаете такой вывод?

– Потому что в противном случае вы бы меня сейчас уже отпустили. Пусть даже не отпустили, но уже бы начали сомневаться в моей виновности.

– Объясните! – потребовала Крылова.

– У меня в тот вечер было дерьмовое настроение, – Барковец вновь криво усмехнулся. – Ничего, что я так выражаюсь? Я просто стараюсь передать все максимально точно.

– Продолжайте.

– Настроение было отвратительное, хуже некуда. В конце концов, я решил, что если выпить, то наверняка станет легче. Выпил. Вроде, помогло, но ненадолго. По всему выходило, что надо добавить. А добавить-то было нечего, у меня перед этим вискаря было на донышке, так я эти остатки уже оприходовал. Ну что делать, надо топать в магазин. Глянул на часы, а там уже без десяти одиннадцать. Засада! Через десять минут все лавочки прикроются. Во всяком случае, спиртное уже не купишь. Ну я и рванул.

– То есть вы утверждаете, что покинули квартиру только ради того, чтобы купить спиртное?

– Именно, – подтвердил Барковец. – Так мчался, в школе на физкультуре никогда так не бегал. Добежал, первые попавшиеся две бутылки водки схватил