Барбара сделала шаг, и Фельд обхватил ее за внушительную талию: ко всему прочему, женщина была босой. Неожиданно она разлепила губы:

— Где моя сумочка? Там ключи. И от машины тоже.

— Машина здесь?

— Да.

— Которая?

Барбара указала на красную малолитражку у тротуара.

— Эта. Но как же без ключей?

Сильвестр не ответил. Это были уже мелочи. Он подхватил женщину на руки, крякнул и пошел к машине. Свет разгорался — не вечерний, помянутый Сильвестром в устоявшейся формуле крестьянского ругательства, а утренний, трепетный, розовый. Это был свет внезапно мелькнувшей надежды.

Через двадцать минут Сильвестр припарковал малолитражку у двадцатичетырехквартирного панельного дома, где жила Барбара. Они поднялись на третий этаж, Сильвестр аккуратно отжал дверь большой отверткой из своего «джентльменского набора» и пропустил Барбару вперед:

— Сооруди чего-нибудь поесть, я отгоню машину подальше от дома.

— Зачем? — не поняла Барбара.

— Если… — начал было Сильвестр, но махнул рукой. Если они приедут сюда в поисках Барбары, не будет иметь большого значения, стоит машина на обычном месте или же нет. «Они» — люди серьезные, как понял Сильвестр по сбивчивому рассказу Барбары, а еще — по ее истыканной булавкой груди. Вот только «людьми» Сильвестр их назвать поспешил. Таких надо стрелять без долгих разбирательств. Но, увы, Фельд знал: обычно первыми стреляют именно «они».

Барби не дождалась ответа — она была уже в ванной комнате. Сильвестр снял кроссовки, повесил на вешалку из козлиных рожек свой мешок и двинул прямиком на кухню. В холодильнике оказался пакет молока, он выпил его одним глотком, слепил многослойный бутерброд из колбасы, сыра и зелени и запихнул его в тостер. Прошел в прихожую, поправил дверь — теперь ему казалось, что всю ночь он только и делал, что воевал с засовами, — вернулся на кухню и с наслаждением съел бутерброд.

Сделать второй не хватило сил. Сил хватило лишь на то, чтобы добраться до гостиной и рухнуть на диван. С большой цветной фотографии на него смотрела Барбара. Барби без малейших признаков одежды. Фельд восхищенно выругался и мгновенно заснул.

Когда он открыл глаза, завлекательной фотографии на стене уже не было. Но невыгоревшее пятно на обоях подсказывало, что фотография Сильвестру не приснилась. Смутно знакома была и склонившаяся над ним женщина лет тридцати, расчесанная на пробор, пахнущая терпкими духами:

— Вы проснулись? Завтрак я приготовила.

— Барбара?

— Я за нее, — постаралась женщина улыбнуться. Высокий лоб, подбородок чуть тяжеловат, но говорит о твердой воле, птичьи лапки ранних морщин у глаз. Она, Барбара. Сильвестр перевел взгляд на часы и присвистнул:

— Ого, половина одиннадцатого!

— Мы куда-то спешим?

Сильвестр приподнялся на локте и подумал, как хорошо, что его сейчас не видит Марлиз. Сцена ревности была бы обеспечена. Барбара с поразительной быстротой восстановила силы, и сейчас на низкой скамеечке рядом с диваном сидела определенно интересная, хотя несколько полноватая женщина. Рядом на полу лежало охотничье ружье.

— Боишься? — спросил Сильвестр.

— Боюсь. Вдруг они придут.

— Чтобы они не пришли, тебе надо поехать в полицию и все рассказать. Не бойся, я сам отвезу тебя и подожду на площади. Только, чур, если спросят про Сильвестра Фельда — ты ничего не знаешь.

— Я и на самом деле ничего не знаю про вас.

— И не боишься?

— Не боюсь. И с вами не страшно.

— Тогда зачем ружье?

Барбара пожала плечами. Ей к лицу было синее платье в белый горошек. Сильвестр Фельд ощутил сильное желание никуда не спешить.

Польский «Фиат-126», карманная машина почти в буквальном смысле слова, преспокойно стояла там, где ее оставил Сильвестр. На заднее сиденье он бросил новомодный рюкзачок, одолженный у Барбары, куда переложил инструмент, пистолет и радиостанцию. Барби села справа. Она заметно волновалась, поминутно расстегивая и застегивая сумочку.

— Ну, с богом! — сказал Фельд и повернул ключ в замке зажигания. По пути в городское управление полиции он проехал мимо «Парадиза». Те же задернутые шторами окна, пачка газет в почтовом ящике. Внешне здание выглядело вполне благопристойно, и даже вывеска исчезла со стены.

— Похоже, ты стала безработной, — сказал Сильвестр.

— А они заставят меня что-то подписывать? — спросила Барби.

— Кто?

— Ну, в полиции. Не люблю иметь с ними дел.

— Я тоже бывший полицейский, — сказал Фельд.

Барбара замолчала.

…Это случилось на углу проспекта Национального возрождения и улицы Сорок восьмого года. Накренившись от большой скорости, навстречу «фиату» вылетела шестиосная «татра». Сильвестр резко вывернул руль, грузовик промчался в сантиметре от левой дверцы. Лишь комья земли из кузова пробарабанили по кабине, как по крышке гроба.

Барбара воскликнула:

— Смотрите!

Фельд и сам видел девушку, отброшенную с проезжей части на тротуар таранным ударом грузовика. К ней бежали люди, и где-то уже заголосила сирена кареты скорой помощи. Барбара опустила стекло, выглянула из машины, а когда опять повернула голову к Сильвестру, в глазах стоял ужас:

— Опять они. Это девушка Дона.

Сильвестр сдал к тротуару, схватил аптечку, растолкал беспомощно топчущихся людей.

Аптечка не понадобилась. Цыганка Зита, продавщица из писчебумажного магазина, была мертва.

— Шла в кафе… прямо на переходе… Да нет, горел зеленый.

Сильвестр медленно вернулся к машине. Он шел по раскаленному асфальту. Он снова шел по мрачному берегу реки Забвения, где побывал ночью и где Петер Дембински в эту минуту уже встречал, наверное, цыганку Зиту.

15. Завтрак по летной норме

Юлиана Стайн проснулась от счастья жизни. Счастье переполняло ее, как шампанское хрустальный бокал. Ощущение это накатило на Юлиану подобно вдохновению, нежданно-негаданно, и преступно было терять хотя бы минуту. Она выскользнула из-под одеяла, почувствовала под босыми ногами упругую жесткость паласа, придирчиво глянула на свое отражение в зеркальной стене ванной комнаты. Юлиане никто не давал ее сорока четырех. Ни капли лишнего жира, может быть, чуть широковатые плечи, в юности она всерьез занималась плаванием, но Августу нравится. Как он говорит: то, что нужно мужчине.

Юлиана шагнула под душ. Правда, на вкус Августа Купера трудно положиться. Дрезденская галерея, где они побывали весной, была чуть не первым собранием картин, которое он увидел в своей тридцатилетней жизни. Обалдел перед «Сикстинской мадонной», как мальчишка покраснел, глядя на «Леду и лебедя». Рембрандтом был вообще сражен и, кажется, не случайно заказал в гостинице номер, обставленный старинной золоченой мебелью.

«Сойдет для сельской местности?» — спросил он вчера Юлиану, прилетевшую на крыльях любви и «Пан-Америкэн». Это была его вторая любимая присказка.

Напоследок душ ударил огненно-холодными пульсирующими струями. Юлиана запрокинула голову. Хорошо, очень хорошо. Она кружилась, уворачиваясь от струй и снова подставляя им свое ладное тело, не забывая при этом поглядывать в зеркальную