Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ноябре, находясь в Центральном Доме работников искусств, я случайно узнал, что там вот-вот состоится встреча министра культуры Михайлова со студентами творческих вузов. Бывший хулиган Карзубый, которого я уже упоминал, восторженно рассказывал, как он наслаждался, когда на заседании Межпарламентного Союза ему пытались устроить обструкцию, но главное, он обрушился на формалистов и абстракционистов. Подошел нежный и красивый юноша, с которым я познакомился у Фалька, Боря Алимов, студент Суриковского художественного института. Боря предложил тут же сходить к интереснейшему, по его словам, художнику. В четырехэтажном доме на Трубной улице жил Володя Слепян. Было ему лет двадцать с небольшим. Он оказался первым знакомым мне абстракционистом! Да, Москва оживала. Слепян был живой, подвижный, решительный и погруженный в искусство. У него мы застали студента Илью Кабакова, показывавшего иллюстрации к Шолом-Алейхему, свою дипломную работу. Теперь Кабаков — известный художник-нонконформист, в то время как Боря Алимов стал большим начальником в МОСХе.
Слепян придумал писать свои картины пылесосом или же особого рода барабанным пистолетом, стрелявшим красками. Он попросил у меня технической помощи. Ничего из этого не вышло, так что Слепян ограничился пылесосом. Мы стали друзьями. Погибший в 1937 году отец его был начальником Смоленского губчека, а потом одним из командующих Белорусским военным округом. Его мать была знакома с моим отцом. Глядя на нее, я видел, что она несомненно еврейка, но оказалось, и отец Слепяна был не армянин, как я вначале думал, а еврей. Армяноподобная фамилия Слепян была еврейской. В Минске было много Слепянов, унаследовавших свое имя от реки Слепянка. Слепяны жили в доме бывшего Наркомвнешторга. Этажом выше жил бывший полпред Розенберг, которого считали погибшим во время чисток. Но он не погиб, а, как только они начались, скрылся в провинции, спрятался подальше и выжил.
Слепян раньше учился в Ленинграде, на мехмате ЛГУ, ушел оттуда с третьего курса и предался искусству, зарабатывая уроками математики. Будучи человеком крайне предприимчивым, он умудрился устроить в 1956 году две или три однодневные выставки в Москве.
52
О, брат! Необоснован твой доклад!
Ужель поверит в эту ложь
учащаяся молодежь?
В первых числах ноября в МГУ состоялась читательская конференция по нашумевшей книге Дудинцева «Не хлебом единым». Туся, к тому времени поступившая на вечернее отделение филологического факультета МГУ, сообщила мне об этом, и мы пошли вместе. Обстановка была напряженная. Пришло несколько сотен человек. Увлеченный, я также попросил слова. Председательствующий спросил, кто я. Я соврал и не назвал настоящего места работы. Выступление мое было косноязычным, и я говорил о том, что ситуация, показанная Дудинцевым, не есть единичный случай. Единственно, что могло подкупить в моем выступлении, — пафос. Это было мое первое, почти уже политическое выступление. Мне аплодировали, а кто-то из зала похвалил меня.
Но меня обуял страх. Он преследовал меня последующие дни. В это время началось советское вторжение в Венгрию. В метро я разговорился со случайным пассажиром, молодым евреем. Он был сокрушен: «Все! Конец надеждам! Все пойдет обратно! Трагедия!» Я не соглашался, но тот с неумолимым пессимизмом отвергал мои доводы. Мы расстались, не познакомившись.
В троллейбусе на Садовом кольце я встретил величественного Фалька. Он ехал в гомеопатическую поликлинику. Фальк сказал, что советские войска вторглись в Венгрию под давлением Китая.
53
Береги страх смолоду.
«Факел» после венгерских событий стал пустеть, хотя никто этого не приказывал. Просто все перепугались. Я же продолжал туда ходить как ни в чем не бывало. Меня к тому же избрали замсекретаря комсомольской организации ВНАИЗа, но комсомольцев там было всего человек тридцать.
В середине ноября мне позвонили из военкомата.
— Вы почему не явились по повестке? — спросил сердитый голос.
— Я ничего не получал!
— Как так, не получали?
— Так, не получал.
— Потрудитесь явиться сегодня в шесть вечера.
В военкомате я обратился в справочное, спросив, кто меня вызвал. Там удивились, но после консультаций отправили в комнату, возле которой не было очереди. В комнате меня ждало двое. Один был средних лет, низкорослый, в сталинском френче без погон, в точности, как Тамбовцев, и такой же, как он, безликий. Другой был хлыщеватый молодой человек в цивильной одежде. Сердце у меня упало. Я был уверен, что мне придется расплачиваться за свое выступление в МГУ. Но я был неправ. Костя Черемухин, мой бывший сосед по Волхонке, где я был по-прежнему прописан, рассказал мне потом, что еще до всех Дудинцевых к нему приходили из КГБ и расспрашивали обо мне.
Оказывается, их интересовал «Факел». Я быстро соображал, что делать. Никаких формальных обязательств от меня не требовали. Хотя я уже был диссидент, я далеко еще не разорвал с системой. Всеобщий страх перед машиной террора еще не прошел, и как раз в эти дни я испытывал страх после моего импровизированного выступления в МГУ, про которое они явно не знали. Памятуя Генин опыт времен войны, когда она увильнула от НКВД, и я решил играть в кошки-мышки, не имея, впрочем, строго определенного плана. Да откуда ему было взяться? Я к этому совершенно не был готов.
С меня взяли расписку о неразглашении. Никаких других обязательств я не давал. Молодой человек Юра Рафальский стал мне позванивать. А тем временем в «Факеле» начался кризис руководства. Володя Шляпников вдруг категорически заявил о желании уйти в отставку. Скоро я догадался, почему он это сделал. Его наверняка стала терроризировать ГБ, как она теперь взялась за меня.
На заседании актива «Факела» одна девушка совершенно неожиданно предложила мою кандидатуру в председатели вместо Шляпникова. Вероятно, она была доверенным лицом ГБ, так что мой вызов в военкомат преследовал цель не завербовать меня, а поставить под контроль.
Теперь я стал замечать в «Факеле» то, на что раньше не обращал внимания. На все заседания