Тут мой дружбан и загнул во все четыре коленца. Филимоша аж затрясся: «Не бранись при моей воде, а то враз отправишься чертовы пальцы на Лебяжьем искать! Вода у меня в бутылках умная! Запомнит мое слово и не токмо целить перестанет, а и вовсе последний ум отымет». И верно, бывает такая одурень найдет, что человек незнамо зачем на Лебяжье бежит…

Все бутылки у Фильки мужики разом прихватизировали и в соседней деревне за три чекушки-то и продали. С тех пор Филя вроде бы не в себе, а можа, и хитрит.

— Ладно, давай сюда свою стеклотару, — Иван протянул продавцу новенькую «зеленую». — Проводишь до Заболотья, добавлю, — пообещал он.

— Не с руки мне туда, — спрятал глазки рыжий хитрован. — Сейчас туда рейсовый пойдет.

Сиплым гудком просигналил автобус, фартовый день для продавцов закончился, так и не начавшись, и они, весело переругиваясь, полезли в старинную дверь-гармошку. Рейсовый довез пассажиров до развилки, дальше каждый должен был топать в одиночку.

Загребая ногами рыхлый снег, Иван добрался до деревеньки и прошел ее насквозь. Филину халупу Иван распознал издалека по сиротливо-бобыльному виду. Избушка ютилась на краю оврага, словно не нашлось ей места на широкой деревенской улице. Дымила покосившаяся труба, но дым, как и положено, шел прямо.

Иван обмел веником унты, позвонил в коровье ботало на крючке и, не дожидавшись разрешения, прошел в незапертую дверь. Узкие сенцы были до потолка заставлены пустой стеклотарой и лабораторным оборудованием. По чисто выскобленному полу ползало странное устройство, похожее на ежа, щетиной вниз, должно быть, самоходная метла. В темном углу что-то булькало и шумно вздыхало, ритмично журчало и пускало пузыри, и, когда глаза привыкли к темноте, Иван разглядел странный аппарат, похожий на живое существо, оно мыслило посредством радужных пузырей и выражало восторг бытия бульканьем и лепетом водяных струй. Под тяжестью падающих капель оседали чашечки-гири и приводили в движение рычаг. Наполнившись до темечка, широкая колба-мозг переворачивалась под действием незыблемого закона гравитации, и весь процесс перегонки повторялся с самого начала, но на уровне «сердечного узла» вода разделялась на темную и розовато-алую и, больше не смешиваясь, вытекала в резервуары по левую и правую «руку» хрустального организма, может быть, «человека», может быть, целой «планеты» или даже Вселенной с ее непрерывными токами материи и духа.

Изумленный Иван снял ушанку, отдавая дань деревенскому гению и, нагнув голову, шагнул под низкую притолоку в избу. За столом у самовара сидел отрок в тельняшке и заячьей чуйке. Чиненная во многих местах одежонка по забывчивости была одета наизнанку — швами наверх. В растопыренных пальцах дымило блюдечко с чаем.

— Сынок, мне бы с Филимоном поговорить…

Отрок важно кивнул и указал на место рядом с собою.

— Батяня-то где? — поинтересовался Иван.

Парнишка пожал плечиками и указал на рамку с фотографиями, и отрочески нежный лик растаял в стариковских морщинах. Иван только крякнул с досады, запоздало признав хозяина. Слишком хрупок был Филимоша для своих зрелых лет, оттого и гляделся хозяйским сынком, наряженном в тельняшку и заячью чуйку батяни.

— Долго жить будете, — Иван протянул застывшую на морозе ладонь. По привычке очень стеснительных людей Филимоша наскоро обтер руку полотенцем и уж после потряс руку гостя.

— Откуда будете? — без особого интереса, больше для порядка, спросил он, но в глаза посмотрел пристально.

— Из Москвы, — не отводя глаз, ответил Иван и в доказательство своих слов сунулся в рюкзак за «Столичной».

— Знатное дело! — обрадовался Филимоша, разглядев этикетку на «златоглавой».

Он собственноручно раскупорил бутыль и понюхал задымившее горлышко.

— Куда б плеснуть? — засуетился он, заглянул в кухоньку, осмотрел самодельный буфет. — А вот куда. — Он распахнул печурку и вылил водку на тлеющие угли. Пламя жадно лизало кирпичи, радуясь нежданному угощению.

— Кушай, кушай. Вот так пир у нас сегодня! Разгорайся пир-огонь! Сейчас я вам теплых колобашек принесу. Бобыль я, сам пеку.

Он подхватил глиняную миску и выскочил в сенцы. Хлопнула дверь избушки, и вскоре Филимоша уже вносил блюдо парящих снежных комков-окатышей.

— Не обессудьте за простое угощенье, — он выбрал и деликатно прикусил снежный колобок. — Так зачем пожаловали, да еще из Москвы? Дома не сидится?

— Порыбалить собрался, — разглядывая полоски на тельняшке Филимоши, сказал Иван. — Отпуск у меня на зиму выпал, а у вас вон целое теплое озеро!

— И то дело, — понятливо оживился Филимон. — Только неспокойно нынче на озере.

— А что так?

— Да пошаливают…

— Кто пошаливает?

— Да шут их знает! Шел я как-то с Лебяжьего, только хотел по нужде остановиться, уже рассупонился, глядь, а прямо передо мной милиционер вырос. Все чин чином, только махонький, вроде мухомора. Приосанился, под козырек взял и даже представился. «Предъявите, — говорит, — ваши документы». А я стою штаны держу и предъявить-то мне почти что нечего, а по спине мурашки скребут. Чую — не милиционер это, а вроде говорящего гриба! Нет у нас в районе такого участкового, чтобы ростом с кочку! Да, гриб — это тьфу! Мокрота… Там покрепче дела творятся. Уйдет какой-нибудь шабашник в путину ловушки на зверя ладить и с концами… А потом подымут охотники медведя, завалят, шкуру сымут, глядь: как есть человек вроде того, что пропал.

— Не будь шкурой, и ни одна шкура к тебе не пристанет, — поделился догадкой Иван. — Только ты, хозяин, напрасно страху нагоняешь, я же не охотник, а рыбак. — Иван досадливо покосился на чехол «Сайги».

— Есть и иная опасность, — опустив глаза продолжил Филимоша. — Старуха на озере живет вроде хозяйки или бабы Яги, ловушки охотникам портит, зверя вызволяет да на своей заимке лечит. Про нее болтают, что она и людей в медведей оборачивает. Волкам по осени чес устраивает, они у нее кроткие, как овечки. Местные ее Волчьей Прялкой прозвали. А уж если под Рождество ее в лесу встретят — беда! Целый год будет пустой. Этот фольклорный элемент характер имеет дюже решительный. Из винтаря бьет без промаха. Один раз мне узелок на ушанке отстрелила, другой раз карабинчик на мешке. Но не всерьез, а для предупреждения. Я ее несколько лет приручал, пока в доверие вошел.

— Тайны местного значения? — усмехнулся Иван, достал из миски снежный комок и сжал так, что брызнуло сквозь пальцы.

— А вы запейте, запейте, — Филимон прихватил за донце глиняную кружку, долил чаю из самовара и подал на растопыренных пальцах.

Иван взял кружку в ладони. На пол и на камуфляж брызнули хулиганские горячие струйки. Кружка оказалась с дырочками по донцу. Обжигаясь, Иван запрокинул кружку и выпил горячий чай.

— Это кружка дюже старинна, — пояснил Филимон. — Ее на свадьбе зять теще подносил, если дочка вроде колотой посуды оказалась.

— А я-то тут при чем?