— А при том, что бывают люди вроде этой кружки: с виду — вещь, а внутри — дыра, что ни нальешь, все просочится.

— Зачем дуришь, хозяин? — строго спросил Иван. — Я же вижу, что никой ты не блажной.

— Я такой же блажной, как ты турист, — буркнул в ответ Филимон. — Взгляд у тебя больно цепкий, приметливый, и выправка… Я за версту погоны чую.

— Уф, — с облегчением выдохнул Иван, разом прощая Филимоше все розыгрыши, — да, седого филина не обманешь. Служил я на флоте, но сейчас на вольных хлебах.

— А как про озеро узнал? — не сдавался Филимоша.

— Да щелчком по карте! На станции мужика встретил с живой водой, он на тебя указал. Интересно стало. Проводишь на Лебяжье? Не задаром, конечно…

— К озеру ходить не советую и провожать не буду, — отрезал Филимон.

— Ну, бывай, хозяин ласковый! — Иван встал из-за стола и подбросил на плечи оттаявший рюкзак.

Пока шел к двери, задел ногой самоходную метлу — механический ежик вздрогнул и пошел накручивать обороты.

Разведкарту Иван даже не разворачивал. Сам того не желая, Филимон помог ему выйти к затерянному среди сопок Лебяжьему. Едва приметный летний брод тянулся среди болот. В чаще натоптанная тропка пропала под снежным наметом, и Иван потопал к озеру напрямик. Только теперь он сполна оценил выбор своего шефа. Пешком к озеру можно было подобраться только в эту пору, когда подмерзали и прочно настились топи и зыбучие мхи. К январю весь этот край тонул в сугробах.

По неглубокому снегу Иван вышел к Лебяжьему и замер от неожиданной, бьющей без промаха красоты. По черному зеркалу озера скользили белые птицы. Посреди озера блазнил, как мираж, высокий древний камень, обломок могучего станового хребта. Густое сизое марево скрывало его подножие. Завидев чужака, лебеди исчезли в тумане у дальнего берега.

Вот уже неделю Иван жил на озере, усердно изображая туриста. Озеро плескало мерно и ласково, покачивая лодку как колыбель. Оно так и не распознало в нем захватчика, тайного соглядатая и почти сразу сделало причастником всех своих тайн. А тайны у него и впрямь были…

Озерная живность словно не чуяла зимы. В зарослях водорослей шныряли щурята-сеголетки, в руку толщиной, отличающиеся от взрослых прозрачным зеленоватым окрасом. Взрослые щуки походили на бревна. Огромные, похожие на угрей пиявки и гигантские улитки лениво бороздили илистое дно. А однажды утром на открытом плесе всплыла змеиная голова, повернулась на желтоватой морщинистой шее, поморгала рубиновыми глазками и медленно погрузилась на дно.

— Радиация рождает монстров, но может породить и гениев, — будто невзначай обмолвился шеф «Гидры», инструктируя его насчет неожиданностей.

Нет, дело тут было вовсе не в радиации. Счетчик Гейгера показывал сниженный относительно обычного фон. Вероятно, весь фокус заключался в воде и содержании в ней загадочного вещества антидейтерия. Дейтерий в просторечии зовут тяжелой водой, и это воистину мертвая жидкость. Некоторые химические реакции при ее участии протекают с необычайной быстротой, а другие — наоборот, замирают, казалось бы, навечно. «Живая вода» сулила и вовсе неожиданные открытия, но Ивана мало интересовал собранный «материал». С пробами разберутся умники из «Гидры», под крышей которой проводились исследования акватории, не помеченной ни на одной карте, кроме самодельных туристских.

В то утро Иван проснулся на рассвете от слабого внутреннего удара, хотя здесь на озере привык к здоровому крепкому сну. Спал он по-охотничьи, настелив лапник на теплое кострище и перед сном изготовив «нодью» из тлеющих бревен, но к утру и одежда, и остывшие бревна обрастали ломкими иглами инея.

Позванивал на ветру заледенелый тростник, и туман над озером стоял высокой серебристой шапкой. Резиновую плоскодонку Иван остановил на мелководье, вблизи тростниковых плавней. В утреннем небе ярко светила Венера, и, набирая в пробирку розоватую утреннюю воду, он был уверен, что черпает тонкий звездный свет. Если бы не задание, он никогда бы не попал в этот камышовый рай! Иван даже пожалел, что этот забор воды последний. До поезда оставалось два дня, и он вполне мог пожить на озере в собственное удовольствие.

Отправляя его в приозерные дебри, Нихиль предупредил «волонтера», что рефлексы и биоритмы, стертые в процессе обучения и подготовки, после двух недель ночевок у костра и кислородного обжорства снова берут свое. Затесы в мозгу быстро затягиваются, а «недреманное око», которое стережет сон каждого разведчика, начинает халтурить, как старый будильник. Нерациональные желания существенно портят жизнь агентам, работающим «в поле», и по возвращении многие нуждаются в реабилитации. Для Ивана таким капризом стало желание ступить на скальный гребень посреди озера, похожий на драконий остов. Древние материковые породы были расколоты давним взрывом. На каменных ребрах успел подняться молодой сосновый борок. Иван несколько раз подплывал к острову и, словно наткнувшись на невидимую границу, внезапно поворачивал лодку обратно в лагерь.

К вечеру ударил звонкий молодой мороз и сразу сгустилось парное марево над озером. Иван вскипятил воду в чайнике, заварил чай и сел поближе к огню, согревая ладони о кружку. Едва заметное беспокойство отдалось щекоткой в ушах. Лебединая стая тронулась в лет, вытянулась тонкой жемчужной цепью и скрылась за сопками. Из тумана вынырнула черная туша вертолета. На борту белела эмблема «Колесо Фортуны». Машина шла низко, словно преследуя зверя, сдувая снег с сосновых вершин и оглушая округу надсадным ревом. Вертолет покружил над островом, на малой высоте прошел над берегом, едва не задевая брюхом о вершины сосен. Рев мотора многократно перекрыл звук выстрела. Но Иван был уверен, что в самолет пару раз пальнули с ближней сопки. Еще несколько минут назад сосновый лес в этом месте походил на серебряный мех, теперь в нем открылась зеленая брешь от осыпавшегося инея. Вскинув на плечо карабин, Иван побежал к высотке и в неглубоком распадке наткнулся на следы, маленькие, лохматые, точно от детских пим. Растянутый шаг говорил о том, что человек бежал, то ли спасаясь от погони, то ли чтобы скорее занять высотку.

На вершине сопки темнела натоптанная площадка: стрелковая точка. Оттуда следы вели в чащу и обрывались у края лесного оврага: здесь совсем недавно обломился промерзший песчаный козырек. Чуя неладное, Иван заглянул вниз: на синем вечернем снегу лежал человек. Ветер шевелил длинные седые волосы. Свитка, связанная из грубой серой шерсти, темнела кровяным натеком. Рядом валялось старое, перемотанное проволокой ружье. Иван спрыгнул по осыпающемуся склону и, продираясь сквозь кустарник, почти скатился вниз. По пестрой вышитой кайме рубахи и маленьким, точно детским валенкам, Иван догадался, что перед ним — женщина.

Он заглянул в маленькое, смуглое лицо. Лет эдак двадцать назад оно, возможно, было красиво, а волосы, выбивающиеся из-под вязаной полоски на лбу, оказались вовсе не седые, а природного светлого, точно стеклянного, цвета.

Иван осторожно приподнял опавшее веко, проверяя реакцию зрачков, женщина шевельнулась и приоткрыла глаза.

— Где болит, матушка?