«Адаптация» справедливо понимается как существенный признак современного индустриального массового общества, и социологи с 1930 года, или около того, сделали ее краеугольным камнем своих теорий. В качестве формального принципа она происходит от теории Дарвина о способности видов приспосабливаться, но в качестве средства интерпретации исторических и социологических феноменов она довольно часто оказывалась несостоятельной, на смену ей пришел более обещающий принцип, выдвинутый Фердинандом Тоннисом: полярность «сообщества» и «общества». В германском офицерском корпусе эти два полюса, или категории, находились в состоянии взаимного рефлекса, так что часто невозможно сказать, какой из них был первичный, а какой – вторичный. Для нашего исследования доминирующим фактором всегда было «сообщество», образованное военной профессией. Теперь цель настоящей части книги – исследовать, по крайней мере, главные линии направления напряжения между двумя полюсами. Они касаются жизни офицеров вне службы, жизни, которую они вели вне казармы, жизни, которая лишь отдаленно и косвенно соотносилась с военной. Тем не менее некоторые из этих невоенных аспектов военной карьеры внесли значительный вклад в образ жизни офицерского сообщества.

Лучше всего начать наше исследование с религии – самого высокого из всех факторов, которые повлияли на социальную жизнь цивилизованных народов. Между тем мы должны скорее говорить «церковь», чем «религия». В Средние века это была наднациональная концепция христианства и Божественного порядка, царившего над землей и определявшего отношения между людьми. Наряду с этим иерархической идее должна была служить роль меча. Насколько далеко отдельный рыцарь следовал этому религиозному идеалу в частной жизни – это вопрос, в который мы здесь не будем вдаваться. Затем последовал великий раскол, потом пришла секуляризация жизни наряду с великим ослаблением идеи единой католической империи. Даже если рыцарство, как таковое, не вымерло, такая эволюция могла вызвать определенный разрыв в традиционной связи между мечом и императорской короной. Когда Лютер решил объединить свои силы с сепаратизмом правящих принцев, сочувствовавших его религиозному движению, он принял судьбоносное решение, одним из результатов которого было то, что военные силы того времени вызвали к жизни новый политический порядок и изменение характера самих вооруженных сил.

Вначале этот разрыв со старыми традициями рыцарства как слуги империи был, до некоторой степени, замаскирован существованием ландскнехтов, которым сопутствовала контрактная, или коммерческая система. Но по этой же самой причине система ландскнехтов была полностью вытеснена, как только владетельные князья стали независимыми. Это особенно проявлялось в протестантских землях, ибо принц теперь стал высшей главой национальной церкви, равно как и принимал участие в обращении своего офицерского корпуса в прямой инструмент и символ своей абсолютной власти. Следовательно, в протестантских странах взаимоотношения между офицерским корпусом и его сувереном теперь опирались на совершенно иную религиозную платформу. Католический монарх не имел личной неразрывной связи с иерархами церкви, но продолжал, как и его подданные, принимать папу как свою верховную власть. С политической точки зрения император также сохранял большее влияние на католических принцев, чем на протестантских, персонифицируя собой идеал универсального христианства.

Возможно, в этом заключается одна из причин того, почему в Баварии (которая до своего объединения с Франконией, Швабией и Рейнским палатинатом была чисто католической страной) местная аристократия, пришедшая на смену средневековому рыцарству, составляла гораздо меньшую часть офицерского корпуса, нежели в протестантской Пруссии, где малочисленная аристократия поставляла почти всех офицеров. В Баварии XIX века в любом случае благодаря позиции большинства ее королей вопрос религии не играл столь значительной роли, как в Пруссии.

В Пруссии после смерти Фридриха Великого многие наиболее влиятельные паладины прусского национального духа оказывали длительное сопротивление каждому предложению о равных правах для обеих религий. Они хотели видеть Пруссию ведущей протестантской властью на континенте. Частично это широко распространенное антикатолическое отношение объяснялось тем фактом, что в доминирующей восточнопрусской половине страны католиками по национальности были в основном поляки и вряд ли они были лояльными, поскольку их рассматривали как низших в социальном и культурном плане людей. В начале 1880 года граф фон Шлиппенбах, инспектор Прусского военного училища, зашел так далеко, что предложил, чтобы «те кандидаты, которые обучались в старых прусских гимназиях, и особенно в протестантских, считались бы определенно высшего качества, чем те, что учились в католических школах или в учебных заведениях Южной Германии». Но с 1885 года и далее подобное мнение уже исчезло из рапортов инспектората. Вероятно, старый император способствовал этому. Еще за десять лет до этого, когда Kulturkampf была в самом разгаре, он доверительно высказался по этому поводу перед высшими офицерами, приказав предпринять «все усилия, чтобы сделать так, чтобы все вопросы, связанные с несчастной религиозной борьбой настоящего времени, не были бы вынесены на суды чести». Однако нельзя сказать, что нетерпимый дух Kulturkampf не сохранялся среди старших прусских офицеров даже в 1914 году и позже.

Другие религиозные организации или секты были запрещены в Пруссии. Например, был случай, когда сын отставного генерала из благородной семьи захотел поступить на службу, но этому помешали религиозные мотивы. Его отец был весьма религиозным человеком, однако он отходил все дальше и дальше от своей местной евангелической церкви, пока в конце концов не образовал собственную религиозную общину. Сын его не был конфирмован и не принадлежал ни к евангелической, ни к римско-католической церкви. Когда дядя, также отставной генерал и дворянин, спросил, каковы перспективы у молодого человека, тот ответил, что «его величество, скорее всего, их не одобрит».

Этот инцидент показывает, что Вильгельм II был верен своей религии. Однако в целом он был терпимым в религиозных делах, и, в отличие от ряда предшественников, его милость распространялась и на католицизм. Офицерский корпус в целом держал церковные и религиозные дела в рамках показных формальностей – такое было частью общих обычаев общества. Частные верования были личным делом индивидуума, и в целом офицеры обращали на это мало внимания. И все же «церковь» служила важным инструментом как в армии, так и на флоте, поскольку «трон и алтарь» воспринимались как глубоко связанные друг с другом. Божественная и военная службы были взаимосвязаны, вне зависимости от личных убеждений отдельного человека, и это слияние символизировало основание государства в христианстве.

Веймарская республика объявила религию частным делом, а в рейхсвере религиозная деятельность была признана делом добровольным. Тем не менее Зеект учредил институт военных капелланов наряду со старыми правилами, действовавшими в армии. Даже после 1933 года вначале не последовало никаких изменений. Поскольку народные массы еще не полностью обратились в национал-социализм и для того, чтобы не будоражить общественность, партия приняла 24-ю статью своей программы, выражающую приверженность «позитивному христианству». По той же причине официальное заявление правительства от 23 марта 1933 года содержало отрывок, утверждавший, что правительство «рассматривает христианство как непоколебимый фундамент общественной морали и этики». Было еще много других заявлений подобного рода. Даже кампания по объединению евангелических церквей казалась поначалу проводимой с благими намерениями. Это было незадолго до того, как «Германское религиозное движение» приобрело иное мировоззрение. Подогреваемая Гиммлером и Геббельсом, разразилась яростная борьба между католической и протестантской церквами. В этой борьбе вермахт не только пытался занять позицию религиозного нейтралитета, но и отказывался терпеть пропаганду какого-либо вероисповедания или позволять отдельным людям менять их религиозную ориентацию. Более того, имеются доказательства, свидетельствующие о том, что до 1936 года в вермахт принимались только члены двух ведущих деноминаций. Фриш и Браухич в армии, Редер и Дёниц на флоте – все четверо при поддержке большого количества старших офицеров стремились учредить институт капелланов. В люфтваффе, разумеется, никаких капелланов никогда не было.