– А кто же убил безъязыкого раба? – поинтересовался я.

– Вот чего я не знаю. Это может выясниться на процессе, которого с нетерпением ожидает весь Рим. В деле ведь немало и других загадок, над которыми судьям придется поломать голову.

Пролетели каникулы. Пришла пора ученья и школьных забот. Педон, набравшийся за лето сил, свирепствовал, как мифический дракон. Угрозы вылетали из его рта вместе с брызгами слюны, превращаемыми в нашем воображении в пламя. Ферула гуляла по нашим невинным рукам, расплачивавшимся синяками за пустые головы. Они, как решето, пропускали неправильные греческие глаголы, которые нас заставляли запоминать. Мы еще жили впечатлениями каникул. Стоило на мгновение отвлечься, как в памяти вставал берег Тибра и горячий песок, наверное, еще хранивший очертания наших тел.

На второй или третий месяц после каникул, возвращаясь вместе с друзьями домой, я встретил вигила. Еще издали он замахал мне искалеченной рукой, и мне стало ясно, что потребовались мои показания.

– Завтра начинается повторный процесс Клуенция! – начал Багор с не свойственным ему пафосом. – Ты, Луций, сможешь присутствовать на слушании одного из самых загадочных преступлений. Итак, завтра мы встречаемся у спуска Священной улицы, там, где книжная лавка Максенция. Знаешь это место?

Еще бы мне его не знать! Ведь я относил Максенцию книги, переписанные моим отцом. Он работал дома, а не в мастерской, как другие переписчики, ибо страдал врожденной хромотой. Меня смущало другое.

– А школа? – спросил я.

– Ты будешь отпущен с занятий на время суда. Я нашел общий язык с Педоном.

Я не стал скрывать своей радости. Понять меня может всякий, кому приходилось заучивать греческие исключения. Мне подчас всерьез казалось, что мстительные грекулы выдумали их в пику нам, римлянам. Вот, мол, превратили нашу Элладу в провинцию, заставили платить подати и принимать легионы на постой, так учите глаголы: байно, бесомай, эбен, бебика! Тьфу! С этими глаголами можно сломать язык.

На следующее утро, выспавшись как следует, я важно спускался к Священной улице. Меня, как Эзопову лягушку, раздувало от гордости. Еще бы! Вчера еще школьник, сегодня я «свидетель защиты», или, как выразился бы вигил, «человек, от которого зависит судьба одного из самых загадочных дел». И хотя я еще не мог разобраться в сущности этого дела, это нисколько не сбавляло моей мальчишеской спеси. Я важно размахивал стареньким отцовским зонтиком, которым меня наградила мать вместе с многочисленными наставлениями, как им пользоваться. Да! Да! В моих руках зонтик, а не какая-нибудь капса для школьных принадлежностей. Я свидетель защиты.

И, как вы можете догадаться, я не удержался, чтобы не сделать крюк к школьному портику. Монотонный шум голосов слышался издалека. Внезапно он оборвался воплем. Не иначе Педон влепил кому-то из младших учеников ферулой. Меня всегда удивлял его глазомер. Ему бы в кубаря играть или гонять обручи!

Эта мысль развеселила меня, и я незаметно для себя прибавил шагу. Все же это не избавило меня от неприятного объяснения с вигилом. Он нетерпеливо прохаживался под вывеской с изображением свитка.

– Изволишь опаздывать! – начал он язвительно. – Клепсидра[52] на Форуме давно уже просвистела. – Ты думаешь, что претор[53] будет тебя дожидаться! Я уверен, что он уже открыл заседание, если только представители сторон ответили на его призыв.

Я хлопал глазами. Хоть убей, я не мог понять, о каком призыве он говорит.

Поняв это, Багор перешел на назидательный тон:

– Вот результаты того, что ты пропустил начало судебной процедуры. Вынужден тебе пояснить. Претор – это он ведет процесс – вызывает по очереди обвинителя и подсудимого с его защитником, что называется вызовом сторон, или призывом. Если стороны откликнутся на призыв, заседание суда начинается.

– А если не откликнутся? – поинтересовался я.

– О боги! – воскликнул вигил. – Видели ли вы со своей высоты такого неуча?! Если на суд по тем или иным причинам не явится обвинитель, считается, что он отказывается от обвинения, процесс прекращается, что не означает возможности появления нового обвинителя. Если не откликнется защитник, подсудимый проигрывает процесс и осуждается, как виновный.

Пока Багор наставлял меня, мы, обогнув святилище Весты, вышли на Форум. Пройдя сквозь фалангу бронзовых статуй, мы оказались перед базиликой Эмилия[54], старинным зданием, о назначении которого я знал, но внутри его никогда не был. Базилика была заполнена людьми в тогах. Их белизна сливалась с белизною колонн, слепя глаза. Приглядевшись, я не нашел ни одного свободного места.

– Наша скамья там! – бросил вигил, показав влево.

И снова меня обуяла мальчишеская гордость. Я вспомнил, что явился сюда не как простой зритель, а как свидетель защиты.

Перед скамьями, против прохода, была кафедра, наподобие школьной. На ней ораторствовал кто-то в белой тоге.

– Обвинитель Тит Аттий, – шепнул вигил. – Молодой человек, но уже успел отличиться на Форуме.

Я напряг слух. Судя по тому, что я слышал, человек на кафедре не успел еще уйти далеко в своем обвинении:

– Если бы боги хотели высказать свое отношение к этому невиданному преступлению, о судьи, я не стал бы отвлекать ваше внимание своим рассказом? Небожители, нелицеприятно следящие за всеми помыслами и делами сверху, терпеливо ждут вашего решения. Вам они вручают судьбу несчастной матери, лишенной в горькой старости супружеской опоры. Вам они передают охрану ее вдовьего состояния, на которое посягает, о нет, не какой-нибудь завистливый сосед, а самый близкий ей человек.

Пока все это произносилось, я искал взглядом обвиняемого.

– На первом ряду. Третий слева, – помог мне вигил.

Это был юноша лет двадцати пяти, с узким бледным лицом и впалыми щеками. Так выглядят люди, перенесшие тяжелую болезнь. Видимо, даже невиновному, а я не сомневался, что юноша невиновен, страшно предстать перед теми, кто имеет право судить поступки и жизнь.

Обвинитель тем временем воздел руки к небу.

– Если бы сила любви была способна оживлять холодный и мертвый мрамор надгробий, то Оппианик сам явился бы пред ваши очи. Вы увидели бы, кого потеряла Сассия в лице этого человека, вы поняли бы, почему она, скрепя сердце, подавляя материнские чувства, просит, нет, требует вашей защиты, о судьи. Но в наши суровые дни не происходит чудес, и мне приходится рисовать облик того, кого, увы, уже не вернуть.