Лев удивился, что Митя так быстро уезжает от них, но, увидев и Олю, понял все. Они с Митей тепло попрощались, чувствуя друг к другу симпатию, и Лев сказал:

— Если что, к нам всегда можно.

На что Митя улыбнулся благодарно, а Оля недобро сверкнула глазами.

Дверь открыла высокая толстая молодая женщина с быстрыми светлыми глазами и высокой прической. Видимо, мама Оли ненамного старше его самого, подумал Митя. Если она родила в двадцать, то ей всего тридцать восемь…

А Олина мама родила дочку в восемнадцать. Таким образом, было ей всего тридцать шесть.

Оля втолкнула в квартиру Митин кофр, взяла его за руку, ввела в квартиру и представила:

— Мой муж, Вадим Александрович Кодовской. Консультант по Америке в нашем архиве.

Митя, сгорая от стыда, поклонился ошарашенной женщине, а из кухни вышел невысокий плотный мужчина в годах, с грубым лицом.

…Господи, подумал Митя, в кого же Оля?.. И, глянув незаметно на Олю, увидел, что она не так уж не похожа на мать — расцветка другая, а так немало общего: глаза, быстрые и большие, густые волосы, прямой носик и стать фигуры, только у мамы — пополневшей…

Оля такая же будет, подумал Митя и совсем загрустил.

Пожилой мужчина оказался Олиным папой, майором в отставке, которому Оля снова с радостью сообщила, что Митя — муж и консультант.

Олин папа вытер руку о галифе — в кухне что-то, видно, делал — и назвался:

— Степан Иванович. Майор.

Тут и Олина мама сообразила:

— Надежда Михайловна, — и протянула, улыбнувшись приветливо, Мите руку. А сама подумала, что консультантом по Америке этот мужчина не выглядит. Нет соответствующей стати. И молод. Наверное, Олька прибавляет ему и лет и чина. О Мите она знала. Порадовал маму только Митин солидный сундук.

Папаня по-простому потащил Митю на кухню, но мама обдала его жестким взглядом, закудахтала как курица и увела… — то ли гостя? то ли уже родственника? — в большую комнату, где спала Оля.

Эта комната была гордостью Надежды Михайловны, впрочем, как и вся квартира в целом.

Полы были отциклеваны и покрыты лаком, мебель новенькая, полированная, без единой царапинки, тахта накрыта финским клетчатым пледом. Телевизора, правда, в комнате не было, он стоял на кухне. Но в остальном — квартиру не стыдно показать и человеку, всю жизнь проведшему за границами, как говорила Оля. Так ли это… — Надежда Михайловна сомневалась, разве что сундук…

Она зажгла в люстре все рожки, что делала очень редко, обычно царила здесь полутьма. Свет заиграл на хрустале посуды в серванте.

Митю усадили в кресло, дав для развлечения старый номер журнала «Америка». Митя посмеялся про себя.

А все трое стали хлопотать. На кухне что-то взбивалось, парилось, постукивали ножи, а папа таскал из серванта посуду.

Надежда Михайловна была еще несколько не в себе от неожиданного появления Мити, но хорошо, что она почти все знала и потому решила, что может так и лучше: мужиков надо брать, а то они вечно тянут волынку. На том и успокоилась.

Митю разбудили (он, бедолага, заснул за «Америкой»…), когда стол был готов.

Оля оказалась в длинной полупрозрачной юбке и тонком шелковом свитерочке. Прическу она тоже изменила: теперь на ее прелестный выпуклый лоб спускалась волной челка до бровей. И сразу стало заметно, что ноздри и верхняя губа у нее несколько грубоваты…

…В папу, констатировал Митя. Но глаза ее, темные и влекущие, были великолепны.

Митя, увидев, какое количество снеди на столе, почувствовал необоримый голод. Кроме вчерашнего кофе в Лианозово, он ничем не порадовал свой несчастный желудок.

Ярко светящая люстра выявила радужные пятна на его лице, и это совсем расстроило Надюшку. Пьет?.. У нее руки опали, как она говорила про плохое настроение.

А папа радовался. Он был горд тем, что в их семье появился настоящий международник, и зная, что не ударит в грязь кое-чем, папа принялся рассуждать о политике.

Митя вяло откликался, поглощенный едой. А когда папа удалился в дебри африканского континента, он вынужден был сказать, что, несколько лет проведя в Америке, он в основном занимался ее спецификой.

Папа затих, сраженный подобным аргументом, а мама взбодрилась: теперь Митя не казался ей таким уж никчемным.

А Оля витала в своих мечтах и как бы ни с того ни с сего, выпалила:

— Расписываться будем только во Дворце.

Ослабевший ото всего, а еще от еды и питья, Митя хотел возразить, что он — во второй раз… Но, подумав секунду, решил не говорить ничего, себе дороже.

Оля видела, что Митя сникает, а у нее на него еще были виды, и она вызвала мать за дверь. Там она сообщила, что спать они будут в спальне, на их с отцом кроватях, завтра можно решить, как дальше, и чтобы мама дала ей на первую брачную ночь свою ночную рубашку, которую ей подарил еще женихом Степан, служивший в Германии. Рубашку эту Надежда Михайловна так и не надела никогда — уж больно была та необычная: от груди книзу разрез, сама прозрачная, малиновая и с розой у плеча. Она принесла дочери рубашку, вдвоем они сменили белье, постлав хрусткое новенькое, с прошвами.

Оля пошла вытаскивать «новобрачного» из-за стола, дабы он поскорее приступил к своим непосредственным обязанностям. На шикарном белье! И она будет в шикарном наряде. Который, конечно, не будет нужен, но для начала — отлично.

Оля была распущена еще более, чем в Лианозове, доказывая родителям за стенкой, какой у нее сексуальный мужик и как ее любит!

Митя уже ничего не говорил ей: пусть разбирается сама со своими родителями, напрягаясь и стараясь ей угодить. Себе, впрочем, тоже. Кто не захочет прелестную юную особу, у которой все на высшем уровне.

Оля не была похожа ни на одну его женщину.

Елена Николаевна слишком стеснялась.

Нэля следовала всем его прихотям, возбуждаясь вместе с ним.

Вера расковалась потом, но то была раскованность страсти и любви.

Рита — сумасшедшая, и ее постельная любовь была на грани безумия.

Оля же была распущенна. Она делала все, что хотела, и ничего не стеснялась.

С ней Митя возрождался и забывал себя.

Но… Если каждую из тех Митя любил — одну — меньше или совсем мало, другую — больше или очень сильно, то Олю он просто не любил. Устал, что ли, от любви?..

Постепенно Митя попривык и к этой его жизни. Правда, она казалась ему не настоящей, вроде бы все понарошку, и однажды он проснется в их с Нэлей спальне и эта его теперешняя жизнь окажется сном — не плохим, но в чем-то неприятным. Бывают такие сны — вроде бы сон красивый и добрый, а просыпаешься и думаешь, какой-то в этой красоте подвох, что-то опасное, нарочитое и предупреждающее…