Относились к Мите здесь отменно, — холили и лелеяли.

Оля — потому что была влюблена в своего «тигренка», мама — чтобы угодить Оле и не потерять расположение дочери, папа — от широты души и большого уважения к Вадиму Александровичу…

Но ничто не трогало Митю, он жил как бы в полузабытьи.

Сначала секс, красота и юность Оли расшевелили его, и он приобрел свои прежние черты, но скоро все это приелось, и Оля даже перестала казаться Мите красивой, и все чаще замечал он в ее лице грубоватые папины черты. Зато теперь замечал все нюансы и мелкие детальки, которые указывали на ее недостатки.

И все больше стала раздражать малость квартиры.

Это «трение» друг о друга приводило Митю в тихое бешенство, никак не проявлявшееся внешне, но внутри — копившееся и копившееся.

Надежда Михайловна и Оля с утра уходили, зато Степан Иванович всегда был на стреме — что подать-принять, куда сбегать и, конечно! — поговорить о зарубежной политике.

• Ни Митя, ни Оля уже не работали в архиве.

С Олей все было ясно, потому что «наверху» в министерстве у папы, как ни странно, был свой человечек, который согласился видеть Олю своим секретарем.

И… через день она уже работала у этого человечка. С Митей были некоторая неясность и боязливый трепет — все же он был в составе номенклатуры, а уж про тестя и говорить нечего!

Но Оля быстренько все решила и через своего начальника устроила Митю на должность переводчика по контракту в один из отделов.

Митя засел в душной квартирке (в основном он работал дома) за стол и стал переводить документы, письма, какие-то инструкции, иногда сборники по экономике и социальным сферам, а иногда и «спецзаказы» — какую-нибудь скабрезную книжонку для развлекаловки начальства… Ну и что?..

Только вот в квартире душно и тяжко.

И еще Оля все жестче давила и давила насчет развода.

По календарю наступала весна, а она же сказала маме и папе, что весной они пойдут во Дворец бракосочетаний! Она сама бы, мол, могла и подождать, но родители старой закалки и считают, что Оля не замужем…

Мите очень не хотелось звонить в ТОТ дом, да еще с разводом! Но пришлось. — Оля держала за горло.

Он позвонил, когда оказался один в квартире, и волновался страшно. Услышал голос Нэли и не смог начать разговор. Положил трубку.

Закурил, собрался, — что оказалось сложным, — и позвонил снова.

Нэля подошла сразу же, и в голосе ее было нетерпение: — Да, я вас слушаю.

Митя вздрогнул и каким-то не своим голосом сказал:

— Это я, здравствуй, Нэля…

— Здравствуй, — откликнулась она спокойно, а сама от волнения села, как упала, в кресло, но это никто не видел…

Митя не мог произнести следующую фразу: «Я прошу развода…»

И спросил:

— Как вы живете? Как ты, дети, Трофим Глебович?..

Нэля помолчала (а как много она бы могла сказать этому наглецу!..) и произнесла:

— Ничего, живем нормально. Папа работает. Я тоже иду работать в его министерство. Дети в порядке.

Ну о чем еще можно спросить после такой спокойной равнодушной отповеди?..

Он нашелся:

— Я перехожу на другую работу. Платят больше и по специальности, хочу принести или прислать деньги. Но мне бы хотелось повидать детей…

— Это нецелесообразно сейчас, — еще спокойнее и холоднее ответила Нэля, — тем более что пока они ничего не спрашивают. Ты для них уехал.

— Зачем… — начал было Митя, но понял, что залезает в дебри, а этого делать нельзя. У него есть конкретное задание: просить у Нэли развода. Он молчал.

Помолчала и Нэля, а потом сказала:

— Я подаю на развод. Денег от тебя мы брать не будем. Папа запретил. Все? Или у тебя что-то еще?

Митя внезапно почувствовал острую тоску — как просто сказала она о разводе! Была любовь, было все — и в одночасье ничего не стало: ни семьи, ни дома, ни жены… И никто об этом не жалеет. Один он.

И он голосом, в котором сам ощутил дрожь, сказал:

— Я хочу видеть детей. Ты этого запретить мне не можешь.

— Хорошо, — вдруг согласилась она, — давай завтра днем…

— Но днем я не увижу ни Митеньку, ни Терри! — возмутился он.

— Увидишь, — откликнулась она, — Терри болеет, а Митенька может и не пойти, он же круглый отличник, ты забыл?..

После разговора Митя долго сидел у телефона, курил и пытался успокоить разбушевавшееся сердце.

К Нэле, в бывшее свое жилище, Митя шел, как на любовное свидание, волнуясь и пугаясь этого сильного, не проходящего со вчерашнего дня сердцебиения. Он почему-то пошел бульварами, старым своим маршрутом, которым гулял с детьми.

Бульвар был черно-белый, предвесенний, скамьи еще не высохли после зимних снегов, и ни шахматистов, ни доминошников еще не было.

Пивная палатка исчезла, что огорчило Митю. Ему хотелось зайти, выпить, как раньше, пива и немного снять стрессовое состояние.

Он шел все медленнее, вдыхая предвесенний серо-сиреневый дух бульваров, забытый им в спальном районе, где огромные красивые белые сугробы внезапно, в один день, превратились в кучи мусора, а дом в весеннем свету стал тем, чем был на самом деле, — грязно-серой проржавевшей коробкой. Такой дом отталкивал.

Теперь Митя подходил к Своему Дому. Это был истинно ДОМ, а не временная бетонная хибара с клетушками!..

Митя вошел в подъезд и поздоровался все с той же швейцаркой, она ответила вежливо, но как постороннему.

Дверь открыла Нэля. Она была одета в домашнее платье, которое Митя помнил.

Выглядела она неплохо (он не знал, скольких это стоило трудов!) — чуть намакияжена, чего раньше она дома не делала, хорошо причесана.

Они поздоровались.

Митя снял пальто и как-то сам сразу прошел в столовую, хотя Нэля никуда его не приглашала.

Там все осталось по-прежнему, разве как-то глуше и чище.

Нэля заговорила первой:

— Прости, но детей нет. Только Костик. Сегодня в школе у них визит иностранцев, и Митеньку, и Терри обязали прийти. Я позвонила бы тебе, но не знала куда…

Отсутствие детей, которых еще вчера он то ли хотел видеть, то ли нет, — сегодня, сейчас, отозвалось болью в сердце, и оказалось, что Митенька и даже плакса Терри ему необходимы.

Но он постарался, чтобы Нэля этого не заметила, и ответил:

— Что ж, я с радостью повидал бы их всех, но раз так, побуду с Костиком и приду, если ты позволишь, когда все дети будут дома.

Нэля кивнула как-то отстраненно, чуть махнула головой, и Митя понял, что сыновей старших он не увидит никогда.