Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда она берет нас в супермаркет, где заполняет тележку самыми дешевыми и трудно усваиваемыми продуктами. Сахар. Мука. Молоко. Она велит ему засунуть в рюкзак упаковки куриных грудок и свиных отбивных.
«Никаких конфет», – предупреждает она. Взрослые всегда ждут, что дети станут воровать конфеты. Так их и можно поймать.
В потолке магазина имеются зеркальные вставки, через которые за покупателями наблюдают. Встроенные камеры слежения.
Но ни одна из них не следит за мной. Мы берем то, что она хочет, – а также конфеты. И многое другое.
Некоторое время спустя дедушка забирает нас в свой большой дом, где есть девочка, с которой можно играть, и еды хватает на всех. Если Реми голоден, ему готовят перекусить. Если Реми плачет, его утешают. Но Реми больше не плачет. Он отдает все свои слезы мне.
Договор у нас простой: мы можем оставаться здесь до тех пор, пока я делаю плохие вещи. У людей есть искра внутри, и я должен ее погасить. Каждый раз, когда я это делаю, часть искры попадает на меня и в меня, как пятно, остающееся, если раздавишь светлячка. Убивать легче, чем красть, но мне не нравится, как Реми потом на меня смотрит.
Я меняюсь. Искры что-то со мной делают.
Мне теперь трудно засыпать, когда я не нужен Реми.
Я пребываю в беспокойстве. Со мной что-то происходит – правильное и неправильное одновременно. Я научился совершать поступки, о которых Реми не знает. Когда он спит, я брожу по дому, и связывающая нас тонкая ниточка никогда не тянет меня назад. Я могу жонглировать апельсинами и включать радио, как полтергейст. Читать книги, рисовать картинки на запотевших окнах.
Поначалу я действую по собственному почину. Просто хочу посмотреть, что будет, если оборвать эту связь. А когда это происходит, мне становится страшно. Там, где прежде был Реми, теперь пустота, похожая на падение сквозь ночь. Я никогда не оставался один. Потому что не имел собственного «я».
Каждый раз, когда это происходит, я что-то забываю. Разные мелочи. Где я находился. Как долго отсутствовал.
Аделина рассказывает мне всякие истории, но не все они правдивы. Я больше не хочу ее слушать.
Иногда воздух вокруг меня потрескивает, как будто надвигается буря. Думаю, я могу разозлиться. Разъяриться. Мне кажется, что я вот-вот сделаю что-то, о чем потом буду жалеть.
Реми дает мне обещание. Ш-ш-ш. Мы убежим. Тогда буду только я, а не я и не он. Он исправит меня. Поможет мне.
Но сначала погасим еще несколько искр. Поглотим еще несколько звезд.
19
От леденцов крошатся зубы
Чарли написала Дорин о том, что сумела вернуть ее кольцо, после чего отправилась в «Синие руины», чтобы подождать ее и подумать, что ей делать с записной книжкой Найта Сингха.
Бар располагался в крошечном гротескном кирпичном здании далеко от центра города. Снаружи на выцветшей вывеске значилось: «Синяя птица», однако это название никогда не использовалось. Бар работал в три смены: открывался в пять утра, а последний заказ можно было сделать в два часа ночи. С двух до пяти он превращался в ресторан с крайне ограниченным меню. Посетители, набравшие достаточно коктейлей, чтобы пережить трехчасовое затишье в обслуживании, могли пить двадцать четыре часа подряд.
В пять утра здесь обычно собирались медсестры и врачи из больницы Кули Дикинсон, а также обслуживающий персонал, больничные консьержи и сотрудники ресторанов, работающие во вторую смену и ищущие, куда бы пойти, когда все другие варианты исчерпаны.
«Синие руины» никак нельзя было назвать красивым местом. Обшарпанная барная стойка и столы были куплены во время ликвидационной распродажи имущества старой таверны, поэтому плохо вписывались в пространство. Пол был вечно липким, спиртное подавалось в пластиковых стаканчиках, а единственным имеющимся гарниром были вялые ломтики лимона.
Однако подобная обстановка идеально отражала нынешнее самочувствие Чарли. Она плюхнулась на табурет, радуясь тому, что может остаться на всю ночь.
* * *
Через час она выпила уже три порции «Мэйкерс Марк» и останавливаться не собиралась.
Дорин прислала сообщение о том, что уже в пути, и еще много чего, что Чарли не удосужилась прочитать. Также она получила очередное послание от своей школьной подруги Лоры, в котором та сетовала, что Чарли пропустила барбекю, и еще одно от матери о дне рождения ее нового парня – она надеется, что они смогут собраться все вместе. Может быть, девочки захотят принять гостей у себя, ведь места у них явно больше?
С работы прислали два голосовых сообщения с вопросом, выйдет ли она в понедельник вечером. Она попыталась представить себя за барной стойкой «Экстаза», готовящей напитки и не думающей ни о битом стекле, ни о крови, ни о душащей ее тени. Не вспоминающей о звуке, который услышала, когда Винс свернул Гермесу шею.
Не удостоив ответом ни одного из своих адресатов, Чарли отправилась в дамскую комнату, чтобы стереть макияж, но добилась лишь того, что развезла по векам и щекам блестящую угольную мазню. Выпитый алкоголь не успевал сдерживать атакующие ее тело усталость и раздражительность.
После успешно выполненного дела Чарли всегда испытывала эйфорию, а потом адреналин шел на спад, ощущения притуплялись, и она становилась слишком чувствительной. Вот и сейчас, всматриваясь в собственные темные глаза, глядящие на нее из глубины зеркала, проводя пальцем по искусанным губам, ей неожиданно и унизительно захотелось плакать.
Не из-за Винса. Он тут ни при чем.
Она вернулась в бар и взяла еще выпить. Раз уж собралась утопить горе в алкоголе, его потребуется изрядное количество.
Бармен был другом Дона и время от времени пытался завязать разговор, но Чарли отвечала односложно и неохотно. В какой-то момент она поняла, что парень, похоже, с ней заигрывает.
– Кайл, – сказал он ей с ухмылкой, оторвавшись от своего телефона. – Так меня зовут. Возможно, Дон рассказывал тебе обо мне.
Чарли вдруг поняла, что все с точностью до наоборот: Дон рассказал Кайлу о ней.
Кайл был обладателем копны густых волнистых каштановых волос. От запястья вверх по руке тянулась татуировка в виде четок. Его тень казалась совершенно обычной. Избавиться от ужаса, тоски и печали он помог бы ей куда лучше, чем весь виски мира.
По
