– Поздравляю, – лишь тогда, слишком запоздало, объяснил свой жест. – С сегодняшнего дня вы – генерал. О чем руководство «Сикрет интеллидженс сервис» завтра же официально уведомит вас. Теперь-то у нас, надеюсь, есть повод пригласить сюда будущую леди О’Коннел, равно как и повод выпить за здоровье короля?

– Еще бы, сэр Черчилль!

– Именно поэтому мы извинимся перед мисс Роудвайт и продолжим беседу все в том же узком мужском кругу, – остался верен своей давнишней журналистской непредсказуемости Черчилль. – Вы же понимаете, что, объявив такую новость в присутствии женщины, мы, конечно же, обязаны будем придерживаться всех полагающихся в таких случаях условностей.

О’Коннел опустился в кресло и тряхнул головой, словно пытался развеять призрачное видение. Когда в сознании его несколько прояснилось, он от души, хотя и с аристократической сдержанностью, рассмеялся.

– Я согласен с вами, – мрачно поддержал его премьер, допивая вино. – У нас слишком мало времени, чтобы рассуждать над превратностями наших судеб, господин генерал.

Черчилль поднялся и грузно, по-медвежьи, переваливаясь из стороны в сторону, прошелся по комнате.

«И все же странный какой-то визит», – настороженно наблюдал за ним О’Коннел. Премьер вел себя так, что у него даже не было возможности порадоваться за свои генеральские погоны. Не говоря уже о том, что О’Коннел еще и не до конца поверил в их появление.

– Вновь поздравляя вас с повышением, – попытался развеять его сомнения Черчилль, – я все же должен предупредить, что в Италию вам стоит отправиться в чине майора. В лучшем случае – подполковника. И под более благозвучной для итальянского уха фамилией.

– В Италию?!

– А чем вам не нравится Италия, генерал? И потом, разведчик вы или не разведчик? Хватить вам «разведывать» Лондон и его окрестности; здесь все давно разведано германской и русской разведками, – не упустил Черчилль возможности поддеть его. – Так что надо время от времени развеиваться.

– Значит, опять Италия! – обреченно проворчал новоиспеченный генерал. В этой стране его уже давно ничто не привлекало.

– Понимаю, что в Нью-Йорке сейчас спокойнее, – согласился Черчилль. – Зато Италия ближе.

– В чем нетрудно убедиться, сэр.

– К тому же побывать в Италии вас обязывают наши общие проблемы. В частности, меня заинтересовало ваше сообщение о «вечно молящемся монахе Тото» и вилле, на которой царствует княгиня… – премьер нервно пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить фамилию. Но оказалось, что генерал тоже забыл ее. – Словом, вы догадались, о ком идет речь…

– Сардони, – наконец осенило О’Коннела.

– Возможно.

– Княгиня Мария-Виктория Сардони.

– На какую разведку она работает?

– На итальянскую.

– Но не только?

– Есть, конечно, подозрение, что и на абвер – тоже.

– Вот видите, до чего мы дожились: какую-то итальянскую княгиню, продающуюся всем разведкам мира, и ту не в состоянии соблазнить.

– Ну почему же, капитан Грегори…

– Что ваш Грегори в конце концов соблазнит ее, в этом я не сомневаюсь. Но я-то имел в виду – завербовать. Попытайтесь познакомиться с ней поближе. Лично. Помня при этом, что конечная цель – все же завербовать, а не соблазнить.

– Понятно, сэр.

– Только вербовать надо деликатно. Ни в коей степени не разоблачая ее как агента других разведок. После войны эта синьора нам еще пригодится.

– Совершенно согласен с вами, сэр.

– Теперь вы понимаете, почему этот разговор лучше было вести без виконтессы?

– Вы правы, сэр.

– Так постарайтесь пленить княгиню с тем же блеском, – Черчилль мельком взглянул на уводящую на второй этаж лестницу, нет ли там кого-либо из домочадцев, – с каким сумели пленить свою соседку, виконтессу Роудвайт. Уж в этом-то случае вольность нравов Бог и Англия вам простят.

– Завтра же начну готовиться к отъезду, сэр.

– Приготовления не должны быть ни долгими, ни шумными. Кстати, вам известен был такой министр – Галеаццо Чиано?

– Еще бы! Это же зять Муссолини. Ходят слухи, что он уже казнен.

– Не может такого быть.

– И якобы самим Муссолини.

– Стоит усомниться. Впрочем, казнили так казнили. В одном Муссолини, несомненно, прав: в Италии действительно развелось слишком много писателей.

– Вас интригуют дневники графа Чиано.

– Вы правы, я действительно имею в виду его дневники. Не знаю, насколько они в действительности способны заинтересовать нас, но все же нелишне было бы знать, насколько они действительно могут заинтересовать или даже, как вы выразились, заинтриговать.

О’Коннел понимал, что Черчиллю важно выяснить, что там, в этих дневниках, написано лично о нем. То есть он уже думает о том, каким предстанет перед послевоенной Европой. И генерал мог бы подтвердить, что у премьера есть основания для серьезных волнений.

Вряд ли Черчиллю было известно, что О’Коннел сумел собрать о нем целое досье, основные материалы которого касались отношений премьера к нынешнему режиму в Германии. Полковник вынужден был заниматься этим, поскольку премьер сам требовал следить за выпадами германцев и предсказывать возможную реакцию общественности на его, Черчилля, заявления. Реакцию, которая последует уже после падения Гитлера.

Так вот, на первой же странице собранных там документов содержится высказывание премьера, которым он щегольнул еще в тридцатые годы. «Можно презирать систему Гитлера и все же восхищаться его патриотическим достижением. Если наша страна будет побеждена, то надеюсь, что у нас тоже найдется столь достойный восхищения вождь, который вновь вселит в нас мужество и вернет нам наше место среди других наций»[42].

Новоиспеченный генерал помнил эту фразу наизусть. Но сколько бы ни повторял ее, всякий раз ловил себя на одной и той же мысли: «А ведь лихо было сказано! Возможно, это единственный случай, когда Черчилль предстал перед миром совершенно искренним в своих мыслях и побуждениях». Впрочем, помнил генерал и еще одно высказывание Черчилля, которое сорвалось у него еще в 1927 году, во время пресс-конференции, которую он проводил во Флоренции. «Именно Италия, – напыщенно говорил он тогда, – дала нам средство против русского яда. Будь я итальянцем, я стал бы фашистом!» И как ему аплодировали тогда итальянские фашисты! Как радовалась его словам вся фашистская «Макарония»! Никто в те годы не удостаивался столь подобострастного цитирования в итальянской прессе, как сэр Черчилль.