Однако оба эти высказывания давно известны, они опубликованы. Так почему же Черчилль так боится своих писем, оказавшихся у Муссолини? Наверное, потому, что в них содержится еще нечто такое, что не знало публикации и что способно будет взорвать общественное мнение послевоенной Англии да и всей Европы. Которая к тому времени на собственной шкуре прочувствует, что такое на самом деле этот итальянско-германский фашизм.

Конечно, в те времена самим фюрером как личностью, его успехами в деле консолидации германской нации и развития Германии восхищался не только Черчилль, но и Сталин, многие другие.

Но Сталину это простится, в худшем случае сталинисты прикажут казнить всякого русского, который осмелится напомнить своим согражданам о дружбе советского вождя с нацистским. При этом каждая новая казнь будет преподноситься как еще одна победа в борьбе с врагами народа, в борьбе за социалистическую демократию. А вот какие бои на политическом фронте предстоит выдержать фанатичному поклоннику фюрера Черчиллю – известно пока что только одному Богу.

Так чего еще, какого компромата, может опасаться человек, умудрившийся в свое время опубликовать в книге нечто подобное? Какие еще страхи способны одолевать его?

– Мне понятны ваши тревоги, – попытался прояснить их отношения генерал. – Можете не сомневаться, что из письменного наследия этих римских придворных писцов мы попытаемся выловить все, что уцелеет после каминов Второй мировой.

– Смотрите, как бы и на этот раз германцы не опередили ваших людей. Тогда уж мне действительно трудно будет объяснить самому себе причины вашей удивительной неповоротливости, полковник… простите, генерал.

Перед уходом гостя О’Коннел все же метнулся в зал, где, проявляя мученическое многотерпение, его ждала виконтесса, и, принося тысячу извинений, все же успел представить премьеру Хелен Роудвайт. И, простив Альберту свое временное забвение, Роудвайт была явно польщена этим.

Однако Черчилль и на сей раз удивил генерала: он умудрился встретить Хелен с такой мрачной задумчивостью и отстраненностью, словно Альберт О’Коннел собирался ввести ее невесткой в его собственный дом.

– Как безбожно давно мы с вами не виделись, виконтесса, – проговорил премьер, давая генералу понять, что давно знаком с Хелен.

– Тем приятнее эта наша неожиданная встреча, – решила было виконтесса, что у премьера все же найдется несколько минут и на светскую беседу в ее присутствии. Однако тот умудрился огорчить ее еще раз.

– Мне описывали вашу красоту, виконтесса. Но оказалось, что моя фантазия попросту не способна была возродить ваш образ, – обронил он так, словно в спешке, уже на лестнице, отдавал последние распоряжения своему дворецкому. – Все остальное, на что моя фантазия все же способна, выскажет вам полковник О’Коннел, мисс, – то ли случайно, то ли умышленно забыл Черчилль употребить новый, генеральский чин хозяина виллы.

…И обергруппенфюрер Шауб действительно играл окружение фюрера. Он играл его с той долей неподражаемости и адъютантской изобретательности, с какой не смог бы сыграть никто иной. Даже его неукротимая привычка повторять концовку сказанного своим шефом, всегда представлявшая Шауба неким полуидиотом, срабатывала сейчас как индивидуальная черта актера, пребывающего в роли, позволявшей ему раскрыться до глубинной сущности таланта.

Причем в роль он начал входить еще до появления Меттерса.

– Извините, мой фюрер, что пришлось задержаться, – обратился он к Имперской Тени (или, как еще Скорцени называл его, к Великому Зомби), быстрым шагом входя в Восточный зал.

Услышав это, Гитлер и Скорцени, рядышком сидевшие за бутафорской перегородкой при свете голубоватого – под цвет древнего гобелена – ночника, многозначительно переглянулись. Адъютант явно усложнял свою роль, вводя в нее сцену собственного «признания» фюрера. В принципе, Шауб должен был вначале выступить как бы посредником между настоящим фюрером и Великим Зомби, чтобы затем, уже перед главным могильщиком Германии, они могли предстать как сообщники.

Зомбарт, до того сидевший в кресле у камина, резко поднялся и почти инстинктивно вытянулся перед обергруппенфюрером СС. В нем все еще срабатывало обер-лейтенантское чинопочитание, благо, что адъютант упорно не замечал этого.

– Я уже побывал в городе и успел выполнить ваше поручение, – не позволил ему впасть в откровение Шауб. – А только что мне доложили, что вашего приема добивается штандартенфюрер Меттерс.

– Это еще кто такой? – поинтересовался Зомбарт, неуверенно поеживаясь.

– Из ведомства «Генерального архитектурного совета по обустройству германских воинских кладбищ», если только я верно называю это заведение.

– Архитектурный совет по благоустройству… кладбищ? – услышав этот вопрос, Скорцени напрягся и подался вперед, словно режиссер, который, сидя в первом ряду зала, порывается остановить актера: «Стоп, стоп! Я ведь сто раз показывал вам, как следует играть эту сцену!»

Он действительно много раз повторял, объяснял, да что там… приказывал Великому Зомби ни в коем случае не демонстрировать своего незнания, не удивляться какому бы то ни было неизвестному названию, вообще не удивляться чему-либо из произнесенного его собеседником.

Однако лжефюрер вовремя остановился. Вполне возможно, что в эти мгновения он представил себе свирепое, исполосованное шрамами лицо своего наставника.

– С некоторых пор Меттерс возглавляет в нем комитет, отвечающий за создание мемориальных захоронений и памятных комплексов, – вежливо объяснил Шауб. – Не зря же его называют главным могильщиком рейха.

– Ну и чего же он хочет, этот главный могильщик рейха? – Великий Зомби знал Шауба в лицо. Он прекрасно понимал, кто перед ним. Единственное, чего он все еще не мог понять: действительно ли адъютант фюрера принял его за своего шефа или же Скорцени попросту подсунул его, чтобы еще раз проверить, насколько он, Имперская Тень; им, самим Скорцени, взлелеянный Великий Зомби, готов к выполнению своей исторической миссии.

– Как всегда… Вашего благословения, мой фюрер.

– Но… есть ли в этом смысл? Он что, даже в своих могильно-кладбищенских делах не способен обойтись без благословения фюрера?

«Он побаивается, – понял Скорцени. – Меня. Фюрера. Гнева самого полковника Меттерса. Не так-то просто ему решиться принимать некоего высокопоставленного чиновника, выдавая себя при этом за самого Гитлера. Тут нужен прожженный авантюрист. А Зомбарт – всего лишь обычный служака. И потом, он не уверен, что эта авантюра согласована с фюрером. Признайся, – сказал себе Скорцени, – что на его месте ты бы тоже хорошенько подумал, прежде чем выступать в ипостаси фюрера Великогерманского рейха».

– Если позволите, я могу пригласить его. Думаю, тридцати минут вполне достаточно, чтобы штандартенфюрер высказал все свои соображения по поводу мемориалов.

Зомбарт нервно прошелся вдоль неразожженного камина, при этом Скорцени заметил, что он явно тянет ногу, полностью подражая фюреру. Краем глаза Отто взглянул на Гитлера, который так же, как и он, припал к щелям, замаскированным под глаза вытканных на гобеленах драконов. Это были глаза-линзы, которые, с одной стороны, исключали разоблачение, с другой – позволяли осматривать зал, словно в театральный бинокль. На двух любопытствующих – две пары драконьих глаз-биноклей. Еще двое шпионящих, если бы они появились здесь, могли довольствоваться удивительной акустикой, которой позавидовал бы любой театр.