ОНА же снова смеется над Фрейдом и всеми нами, в особенности над теми, кто почитает последнего. Мать Исаака Сарра добилась-таки своего, она добилась Исаака — пусть не того, а другого. Этот даже лучше — это сын, это тот, кто всегда твой, кто сочетает в себе столь нужные женщине качества, невозможные ни в каком другом мужчине — он никуда не уйдет, не бросит, не покинет, он навсегда ее, но он никогда не будет с ней, в этом смысле он недоступен и в недоступности своей так мучительно сладостен. Исаак — игрушка в руках матери, слабый, зависимый, безмозглый, как все мужчины. Он — лучшая ее возможность ощутить свое господство над ненавистной мужской братией.

Ревекка… Рассказ называется «Ревекка»… Кого же ищет женщина? Кто станет ее избранником? Кого она узнает, ни разу не видев? Отца… Фрейд говорит: отца. ОНА снова смеется: да, отца, но того, который успел умереть, не оскандалившись, не дав дочери повода разочароваться в нем как в мужчине. Отца, «сидящего возле стены, лениво раскинув свои мускулистые руки и ноги, с затуманенными глазами, заросшего, загорелого, блестящего от пота, слегка прикрытого одной белой простыней», «ее отца, молодого, прекрасного, такого, каким он был до ее рождения»…

Ветхий Завет начинается с начала, а «в начале сотворил Бог небо и землю», далее он сотворил еще множество самых разнообразных вещей на земле и под небом. Главным изобретением был человек мужеского пола, а также то, что полагалось ему в пару. Впрочем, эта история хорошо известна…

ОНА начинает свою историю о сотворении мира со сна, сна, более реального, чем сама жизнь, — более реального, потому что только он и желанен. То, что творится и сотворяется в бодрствующем состоянии, — только досадная ноша, которая в каждый момент грозит накрениться и рухнуть в никуда, в смерть.

И лишь однажды ЕЕ герой доносит свой груз до конца, груз, ставший благодаря любви невесомым. «Она была все так же красива, когда склонилась над ним в последнюю секунду его жизни…» Но и этот сон разоблачается: «Пора вставать!» И словно в древнекитайской истории, мы не знаем уже, то ли нам снится, что мы — бабочка, то ли это бабочке снится, что она — это мы.

«Как будто можно удержать душу…»

История Анны и Фенаны, в сущности, весьма банальна. Две женщины, бывшие одновременно в женах у Елканы Ефрафянина, названы в Ветхом Завете «соперницами», что, надо признать, весьма симптоматично. Дети, как известно, лучшие козыри в выяснении межсупружеских отношений, а потому Фенане, у которой были дети от Елканы, не составляло труда раз за разом одерживать легкие победы над Анной, которой Господь «заключил чрево» и оставил ее тем самым бездетной. Однако, как утверждает Библия, Анна, несмотря на все это, была любимой женой Елканы. Когда же она печалилась по поводу своей бездетности, Елкана недоумевал: «Анна! Что ты плачешь, и почему не ешь, и отчего скорбит сердце твое? Не лучше ли я для тебя десяти сыновей?» Оказалось, что не лучше…

Измучившись до умопомрачения, Анна дала обет Господу, что если Тот осчастливит ее «дитем мужского пола», то она в свою очередь отдаст этого ребенка Ему обратно «на все дни жизни его, и бритва не коснется головы его», то есть, иными словами, по-еврейски «пострижет» своего сынишку в монахи. Господь это предложение принял, и Анна таки забеременела. Она родила сына, который получил имя Самуил, что значит «испрошенный у Господа». Вскормив мальчика, она отдала его в храм Господний в Силоме, где служил священник Илий. За выполненный обет Господь щедро наградил Анну еще тремя сыновьями и двумя дочерьми. Самуил же честно и исправно служил в храме, в то время как дети Илии, напротив, вели себя безбожно, таскали пропитание с жертвенника Господа, отца своего не слушали и т. д. В результате сыновья Илии и сам Илия за сыновей своих были наказаны смертью, а Самуил унаследовал священничество, получил дар разговаривать с Господом и стал одним из знаменитейших Судий Израилевых.

Этот ЕЕ текст подобен оголенному нерву, натянутой струне. Впервые проклятие бездетности предстает перед нами во всей своей обнаженности, исполненное боли и невыразимого страдания. Дети — это и разменная монета, и высшая награда, и сущее наказание, ибо они другие. Кто они, эти иноземцы, пришедшие в жизнь человека — мужчины или женщины — кто они?! Они — свидетельство жизни, которая всегда, несмотря ни на что и даже вопреки всему, продолжается. Они — те, кто имеет собственное слово, кто говорит, не озираясь на суфлеров. Они — это мечта, которая становится явью, они — это мечта, которая должна умереть. «Господи! Ну почему мы сразу не догадались усыновить ребенка?! Наверное, потому что слишком уж упорно цеплялись за свои мечты…»

Египетский голод, с которым в свое время так успешно справился Иосиф, разумно распределяя зерно от урожайных и неурожайных годов, докатился и до земли Ханаанской. Народ умирал от истощения, а потому один из жителей Вифлеема — Елимелех, спасая свою семью — жену Ноеминь и сыновей Махлона и Хилеона, переехал в землю Моавитскую, где сыновья его и женились промежду прочим на моавитянках Орфе и Руфи. Однако спустя какое-то время голод поразил и эти прежде плодородные земли. Елимелех с сыновьями умерли. Овдовевшая Ноеминь затосковала о родине, где, по слухам, голод к этому времени уже закончился, и выдвинулась вместе с также овдовевшими своими невестками обратно в Вифлеем. По дороге она таки сообразила, что моавитянкам в земле Ханаанской делать, мягко говоря, нечего, мужей они там все равно не найдут, а потому решила отослать их обратно.

Орфа, вдова Махлона, вняла рекомендации свекрови и благополучно вернулась в отчий дом. Руфь, вдова Хилеона, напротив, сказала Ноеминь, что ее не оставит: «И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду». Дальше жизнь Ноемини и Руфи была непростой, они помногу работали, питались скудно. Короче говоря, нужно было что-то делать, и Ноеминь насоветовала Руфи пойти к ее, Ноемини, богатому родственнику (на полях которого они и трудились) Воозу, лечь в ночи у ложа его, а там будь что будет… Руфь последовала этому предписанию.

Тронутый Вооз, а был он не первой свежести, сделал Руфи предложение, отшив при этом других возможных наследников вдовы, которая полагалась самому близкому из родственников покойного Хилеона. Ноаминь не могла нарадоваться столь благополучному исходу дела. Вооз, как уже говорилось, был к этому времени стар до неприличия, но чудом у них с Руфью родился мальчик Овид, от которого потом родился Иессей, ставший отцом Давида.

ОНА пишет этот рассказ о матерях. О всякой матери, что не в силах перенести цветения своей дочери в пору собственного увядания, о зависти к цветению… ОНА пишет о всякой матери, для которой сын — вечный и настоящий мужчина, ибо он всегда ее, но всегда недоступен, а потому, желанный, он правит ее желанием. Кто же тогда невестка, кто тогда та женщина, которой надлежит быть женой этого мужчины? Каково ей между молотом и наковальней материнской любви и материнской же ненависти? «Я думаю, что у сатаны лицо моей матери», — говорит ЕЕ Руфь, прежде чем поймет самое страшное: «Я впервые в жизни почувствовала укол ревности из-за того, что я теперь жена Вооза, а она останется матерью Хилеона навечно. И этого нельзя изменить. Круг моего бессилия замкнулся».