Зазвонил мобильный телефон.

Ерохин поднялся со стула и ответил:

— Да, Вера. А ты не могла бы позвонить чуть позже? То есть не могли бы вы…

Он положил телефон в карман.

— Не надо так с девушкой, — посоветовала аудиторша, — она ведь и обидеться может.

— Да это не девушка. Это бывшая сокурсница. То есть она не совсем сокурсница, но тоже училась на юридическом. У нас одно дело с ней…

— Так идите и занимайтесь с ней вашим делом. И ко мне, пожалуйста, не надо больше врываться.

— Хорошо, — согласился он, повернулся к двери и вспомнил.

Достал из кармана модельку, которую взял дома с книжной полки, и поставил перед ней — прямо на документы.

— Сереже передайте от меня. Это «Феррари 400 Суперамерика» — пятьдесят девятого года выпуска. Коллекционная вещь. Ни у кого такой нет. До свидания.

И он ушел. А когда спускался по лестнице, подумал: «Если в Череповце в машине сгорел не Олег Рохель, где тогда он может находиться?»

Стоя перед банком, набрал номер Бережной, но ничего интересного для себя не узнал: оба Ивана сейчас выезжают из Таганрога вместе с Калошиным.

Олега Рохеля не могут нигде засечь, потому что он не пользуется банковскими картами, не покупал в последнее время билетов в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, другого автомобиля, кроме взорванного, у него нет. Так что может статься — он где-то совсем близко.

— Дай бог, — сказал Сергей.

Настроение было испорчено.

Не удалось засечь подонка. А что, если попробовать отыскать его самому?

Искать иголку в стоге сена куда проще, чем отыскивать человека в большом городе, тем более что он достаточно умело скрывается. Шансов практически никаких. Остается одна надежда, что он воспользуется старыми связями и снова вернется в то место, где проживал когда-то. Конечно, квартира может быть занята, но почему бы не попытаться?

Когда он застукал Ларису в ресторане «Иверия», где она отмечала отъезд Олега, бывшая жена сказала, что ее подопечный снимает квартирку в соседнем дворе.

Рядом с «Иверией» все дома были небольшие и двор, как оказалось, не такой уж просторный. Если Лариса не врала тогда, что вполне вероятно, то можно попытаться. Хотя зачем ей врать?

От неожиданности от того, что увидела единственного человека, которого менее всего хотела бы встретить, — собственного мужа? Но с другой стороны, от неожиданности люди говорят чаще всего правду, чтобы не попасть впросак.

Первый дворик, в который он завернул, разочаровал. Он был как раз за рестораном, и туда же выходили несколько подъездов невысоких домов, на первых этажах которых располагались магазины. А лестницы домов находились в таком состоянии, что заходить туда не хотелось: вряд ли Рохель-младший смог бы выносить эти запахи. Хотя…

Сергей поднялся на второй этаж и позвонил в дверь. Долго никто не открывал, но в квартире кто-то все-таки находился. Показалось даже, что он пришел именно туда, куда и стремился.

Но потом старушечий голос поинтересовался, кто пришел.

Ерохин сказал, что они ищут опасного мошенника, который обманывает пенсионеров, продавая им испорченные товары.

Защелкали отпираемые замки, потом прозвенела снимаемая цепочка. Дверь отворилась. На пороге стояла крупная старуха лет семидесяти.

— Ну, слава богу, а то я заявление подала, а никто заниматься не хочет. Помню, ходил такой по нашему дому, предлагал утюги, чайники, пылесосы всякие, а они все не работают. А потом я выяснила, что они и в магазинах копейки стоят.

— С длинными волосами. Лет тридцати? С меня ростом?

— Да нет. Двадцать или еще моложе. Плюгавенький такой, и нос еще у него сломан.

— А с длинными волосами не живет тут в доме или во дворе? Неделю, может, поменьше. Он квартиру может в этом доме снимать. Или раньше снимал.

— А здесь никто и не сдает. Я же всех тут знаю — полвека тут, как замуж вышла. Если кто появится, мне докладывают сразу.

Ерохин зашел еще одну квартиру и там услышал почти то же самое. Потом прошелся по другим подъездам дома. Перешел в другой дом, но и там ничего узнать не удалось. Отправился в следующий двор, уже почти не сомневаясь, что Лариса тогда его обманула.

Наконец он увидел уже в третьем дворе сидящую на скамеечке пожилую женщину. Обратился к ней, та лишь помотала головой, но потом вспомнила:

— Тут один художник живет. Мансарду себе оборудовал. Несколько лет уж как. Телефон себе туда провел, Интернет этот самый. Мы сначала протестовали, но у него все по закону, как выяснилось. Художник этот нам документы показал. Но он тихо очень живет — никому вроде не мешает. Там чтобы у него под крышей пьянки-гулянки — так ни-ни. Но он вообще-то отсутствует часто: то месяц его нет, то год целый. Но мы с ним не общаемся почти, потому что он сам такой — ни здрасьте тебе, ни до свидания. Зовем его промеж себя Гариком, а как на самом деле — шут его знает.

— Машина у него есть?

— Есть. Только я в них не разбираюсь. Белая такая. А пару дней назад вроде на серенькой приезжал — я в окно видела. А чего это вы его разыскиваете? А то я тут разболталась…

— Я — частный детектив, — ответил Ерохин и показал удостоверение. — Мы одного алиментщика уже пятый год разыскиваем. Троих детей бросил и жену больную. Они там в нищете маются, голодают, все в долгах, детям одеть нечего, а он тут жирует, как оказалось. Мансарды покупает, машины меняет.

— Надо же! — поразилась бабка и перешла на шепот: — А я ведь его с девками видела. Сначала блондинка была… Ну, может, крашеная — они ж сейчас все красятся, а в последнее время с черненькой.

— С негритянкой?

— Упаси боже! Что такое говоришь! Просто брюнетка. Я в окно смотрела, а они как раз из машины и в его подъезд нырнули.

— Адрес у его мансарды есть?

— А как же. Номер дома ты знаешь, а номер квартиры на табличке, как и все, только его недавно приписали.

Ерохин подошел к подъезду и проверил — номер оказался намалеван белой краской и крупнее в два раза всех остальных.

Сергей позвонил Окуневу и попросил проверить городской телефонный номер, установленный по этому адресу. И по возможности все входящие и исходящие.

Неподалеку от подъезда скучали припаркованные машины, но «серенькой» среди них не было. Можно было остаться где-то в стороне и продолжать наблюдение, но Ерохин еще побродил по соседним домам и дворам. Теперь он уже целенаправленно интересовался художником, или Гариком.

Почти все, с кем он заговаривал, не могли вспомнить такого, а кто-то вообще, вспоминая молодого человека, утверждали, что он — музыкант, потому что видели его с зачехленной гитарой в руках.