Пьеса Минди могла бы стать шедевром среди аудитории кружка юных феминисток, но такого кружка в городе, где свято чтились семейные ценности и традиции, не было и быть не могло.

Суть происходящего сводилась к тому, что император Август, жестокий и властный римский император, в доме своей жены, мудрой и сильной Ливии, оказывался жалким брюзгой, неуверенным в себе визгливым неврастеником. Он ревновал, ломался, плакал, страдал, и если бы не неустанный контроль Ливии, провалил бы Рим в долговую яму и отдал его на растерзания варварам.

Именно Ливия, по замыслу Минди, была ключевой фигурой истории того времени, и именно она привела Рим к вершине процветания.

Масштабность задумки была сильно сокращена маленькой сценой и тусклыми декорациями, и сквозь идею незаметно проросла сорная трава обмелевшего больного быта четы, попавшей в клещи своего неудачного брака.

Скудный умом, но амбициозный муж и его пассия, взявшая бразды правления в свои тяжелые руки. Именно благодаря ей в доме никогда нет генномодифицированных продуктов и благодаря ей дети идут в частную школу, потому что именно она сумела уберечь кое-какие накопления, пока он играл в крикет.

Если бы кому-то вздумалось снять с актеров костюмы и заменить их на халатики и домашние пижамы, то оказалось бы, что пьеса является одной из современных вариаций на тему Арлекина и Коломбины.

Томми, поджидая своей очереди в наспех созданное подобие гримерки, выглянул в зал и обнаружил на первых рядах живое воплощение творческого реализма Минди — миссис и мистера Эванс. Миссис Эванс, крупная, яркая блондинка, сидела прямо и зорко наблюдала за чистеньким, пугливым мистером Эвансом, скромно опустившим глаза, чтобы ненароком не зацепить взглядом чью-нибудь юбку и не нарваться на семейный скандал.

Для окружающих мистер Эванс был богом маленькой семьи, но на деле им управлял дьявол.

Томми стоял неподвижно, пока Анхела присыпала белой пудрой его волосы, лицо, руки и ноги до колен. Выше начинались белоснежные драпировки облачения статуи.

Роль статуи осталась за Томми, снова продемонстрировав ему собственную никчемность — он даже не стоит того, чтобы публично снимать его с участия в спектакле, как случилось с Китом Хогартом.

Вместо Кита за кулисами бродил Макс Айви, тощий и нелепый в своих юбках и туниках. Он озабоченно хмурил лоб и шепотом повторял слова.

Выход Томми планировался только во втором акте, вместе со сменой декораций, поэтому он улучил момент, спрятался за складками бархатной ткани, собранной в углу и украшенной искусственным плющом, и стащил с себя высоко подвернутые джинсы. Свернутые джинсы вместе с черным комочком трусов он спрятал в кадке с пластиковым лотосом, и снова вернулся наблюдать.

Ткань туники странно-невесомо болталась на бедрах и ягодицах. Ощущение, которое можно испытать, только нацепив юбку на голое тело. Томми и чувствовал себя абсолютно голым, и то и дело проверял складки одеяния руками — на месте ли.

На сцене блистала Минди. Ее белокурые волосы были завиты в мельчайшие кольца и взбиты ореолом вокруг прелестного личика. Густо подведенные глаза сверкали оттенками благородного сапфира — Томми про себя употребил именно это избитое выражение, потому что красота Минди требовала именно таких: устойчивых, ярких, глянцевых описаний.

Обнаженные плечи Минди, ее спина в узкой прорези белого платья, трогательно очерченные ключицы, — все это поспособствовало интересу мужской части зала, и кое-кто даже перебрался с задних рядов поближе.

То и дело с треском разряжались вспышки. Директор Деррик, сидевший на стульчике немного поодаль от родительского ряда, то и дело начинал снисходительно похлопывать ладонью об ладонь. Наверняка ему казалось, что такой медленный изнеженный жест делает ему честь.

Минди царствовала на сцене, двигаясь по ней с такой стремительностью, что легионер-Кирк вместо того, чтобы грубо ворваться к Ливии, вошел аккуратно и по стеночке, как робкий бухгалтер к озверевшему начальству.

Он не двигался и не играл, только произносил свои слова, и Минди в конце концов заметила, что так активно бегает вокруг легионера, что он не может даже опуститься на одно колено (позаимствованный у средневекового рыцарства красивый акт повиновения).

Ей пришлось отступить, но Кирк уже сказал все, что должен был, и на колено ему опускаться было поздно.

Получилась короткая заминка. Императрица и легионер смотрели друг на друга и размышляли: нужно теперь колено или нет?

Заминку разрешил Кирк. Он развернулся и ушел со сцены, приняв всю вину за случившееся на себя.

Первый акт был окончен. Второй начинался с очной ставки Августа и Ливии, и на сцену потащились колонны, цветы, вазы, подсвечники, кубки и виноградные гроздья. Дом Августа напоминал лавку старьевщика, решившего подработать на торговле фруктами.

— Придурок, — шипела за кулисами Минди, зажав в угол Кирка.

Кирк стаскивал с мокрых от волнения волос помявшийся шлем.

— Ты все испортил, псих!

— Никто ничего не заметил, — огрызнулся Кирк. — Да и не так уж это важно. Всего лишь школьный спектакль.

Минди обернулась, посмотрела через плечо.

— Совсем забыла, — пропела она. — Ты же у нас отец семейства, какое тебе дело до школьных развлекалочек? Твое место — в зрительном зале, Кирк, смотреть, как твоя дочка играет ангелочка на Рождество.

— Хватит, — устало сказал Кирк.

Он отвернулся и ушел за кулисы, по пути смяв бутафорский шлем так, что он стал похож на бумажный пакет из продуктового магазина.

Томми проводил его взглядом. Выскочившая Анхела подтолкнула его к маленькой раскладной лесенке.

— Забирайся на колонну, — шепотом сказала она. — Господи, хоть бы она выдержала. Сколько ты весишь?

— Не знаю, — сказал Томми и забрался по ступенькам на собранную из стопок книг, обернутых бумагой, колонну с затейливыми украшениями наверху.

Больше на него никто не обращал внимания. Томми замер в позе Давида с пращой.

По ту сторону занавеса уже раздались аплодисменты, намекающие на то, что перерыв задержался. Минди засуетилась, вытащила откуда-то Макса, побелевшего от переживаний, и установила его на сцене напротив себя.

Занавес дернулся и пополз.

Начались длинные диалоги, которые Минди и Макс произносили строго по очереди. Томми стоял над ними и смотрел на белый кружочек затылка Макса, на его крошечную раннюю лысинку, и на взбитые в пену волосы Минди.

Внутри все кипело. Сердце билось так, словно Томми только что рухнул в бассейн с акулами. Руки вспотели, белая пудра ссыпалась с головы маленькими тусклыми облачками.

Томми ждал.

И когда прогремело финальное затравленное «Ливия!», и Август, прихрамывая, потащился прочь, статуя ожила, спрыгнула вниз, подняв небольшой смерч из бледной пудры, и выпрямилась прямо перед Ливией.