Екатерина сама участвовала в слишком большом количестве заговоров, чтобы не принимать их всерьез. Она быстро восстановила императорскую тайную полицию, хотя и под другим именем. Подтвердив аннулирование Тайной канцелярии и запрет анонимных доносов, она одновременно приказала, чтобы все дела, относящиеся к потенциальному восстанию или государственной измене, передавали в Сенат, в котором вскоре выделился Секретный отдел. Эта организация эффективно приняла на себя роль Тайной канцелярии и существовала во все время правления Екатерины.

Граф Бэкингем, недавно сменивший Роберта Кейта на посту британского посла, 14 октября сообщил о видимых трудностях Екатерины: «Похоже, императрица в меланхолии. Прошлым вечером она пожаловалась мне в разговоре, что, как недавно вдруг обнаружила, уходит в себя, находясь в компании, и эта привычка постепенно крепнет в ней. Она не знает, почему»{314}. В этот день граф имел первую официальную личную аудиенцию с императрицей и представил ей свою аккредитацию. Вечером он вернулся ко двору, где, как доложил после, «имел честь играть в пикет с Ее величеством. Она задала мне много вопросов об Англии, и ее поведение в отношении меня всюду — и тут, и на аудиенции — было необычайно обходительным»{315}. (Это, безусловно, было большой честью, потому что пикет — карточная игра только для двоих.) Месяцем позже, после того как Бэкингем имел возможность понаблюдать за поведением различных официальных лиц в правительстве Екатерины, он написал о своих выводах в донесении графу Галифаксу:

«Канцлер [Николай Воронцов] имел вид и речь человека положения, но даже если у него и были какие-то возможности, они значительно ослабели; его ум вместе с телом слишком сильно расслабился, чтобы выполнять ту интенсивную работу, которой требовала ситуация… Вице-канцлер [Александр Голицын] так долго находился в Англии[32], что нет необходимости говорить о каких-то его чертах характера, способностях или связях. Мистер Бестужев стар, а выглядит еще старше; если он теперь и может вести дела, это не продлится долго: говорят, с ним советуются; а его отношения со мной по крайней мере подразумевают, что он так считает. Мистер Панин, который, похоже, более опытен, чем большинство русских министров высшего уровня, вероятно, пользуется доверием императрицы; но сама императрица, по моим наблюдениям и сведениям, которые я могу получить, по таланту, осведомленности и рвению значительно превосходит всех в этой стране»{316}.

Любовник императрицы Григорий Орлов приспосабливался к жизни фаворита императрицы, сильно отличающейся от роли тайного любовника великой княгини. Их взаимоотношения теперь были всем известны — хотя императрица очень редко демонстрировала их на публике, и, похоже, никто не знал, что Григорий был любовником Екатерины до переворота. Его присутствие возле Екатерины с начала 1761 года если и было замечено, то объяснялось результатом невостребованного обожания, как становится ясно из сообщения барона де Бретейля графу де Шуазелю. Барон был посвящен в отношения между Екатериной и Понятовским, будучи одним из тех, кто способствовал им в обмене корреспонденцией.

«Я не знаю, монсеньор, что выйдет из переписки, которую царица ведет с монсеньором Понятовским, но, кажется, больше нет сомнений, что она отстранила его в пользу монсеньора Орлова, которого сделала графом в день своей коронации… Он был влюблен в царицу в течение нескольких лет, и я помню, что однажды она указала мне на него как на любопытную личность и рассказала об экстравагантности его чувств. Но с тех пор он добился, чтобы она воспринимала его более серьезно. Кроме того, говорят, он дурак. Так как он говорит только по-русски, мне нелегко быстро сложить свое суждение — это свойство, глупость, едва ли редкость среди тех, кто окружает царицу в эти дни»{317}.

В ноябре барон отметил, что Григорий в отношениях с императрицей попал впросак, так как был настолько опрометчив, что проводил вне дворца все двадцать четыре часа в сутки, играя и пьянствуя.

Отношения с Григорием быстро возбудили подозрение и ревность других придворных — не сексуальную и эмоциональную ревность, а зависть к почестям, которые оказывались ему и его братьям, вперемешку со страхом, вызванным их влиянием и доступом к императрице. Только Екатерина и сами Орловы знали всё о роли, сыгранной ими в перевороте. Поэтому блага, которые они пожинали ныне, казались непропорциональными сторонним наблюдателям, вообразившим, что Екатерина действует согласно своей внезапной — как казалось — безрассудной страсти к красавчику Орлову, выскочившему, как опять же казалось, ниоткуда на самое высокое положение. Беранже докладывал о противостоянии еще пятого июля:

«У меня нет времени, монсеньор, входить в детали интриг и политических маневров, которые проявляются уже при новом дворе. Они строятся против Орлова и тайно подготавливают его падение. Императрице потребуются все ее силы и таланты, чтобы предотвратить штормы, которые, как я вижу, зарождаются в ее окружении»{318}.

Несколькими месяцами позднее прусский атташе граф Солмс подводил итоги для Фридриха Великого, сообщая то, что, как ему казалось, он знал наверняка о фаворите Екатерины. Раздутая и неточная роль, отведенная тут княгине Дашковой, показывает, что часть информации поступила от нее:

«Этот человек, который сегодня играет принципиальную роль при русском дворе, был капитан-лейтенантом артиллерии во время последнего императора Петра III. Неспособный пробиться во влиятельные дома из-за своей страсти к игре и недостаточного богатства, он общался со своими товарищами и людьми значительно ниже себя. Сегодня, вероятно, можно найти мастеровых и лакеев, которые сидели с ним за одним столом. Его частые посещения игорных притонов и таверн позволили ему узнать чувства солдат и простого народа, и он готовил их умы к восстанию, которое уже планировалось. Княгиня Дашкова ввела его к императрице и сказала ей, что ему можно верить. Он очень ревностно проявил себя при подготовке мятежа и еще более неутомимо — после того, как переворот совершился. Его рвение было замечено, и благодарность, которую императрица, как она считала, была обязана ему выказать, плюс красивая фигура и доброе, располагающее лицо вскоре вывели его из безвестности. Он был осыпан богатством и почестями,