– Это от Динила. – Эйлерин протянул обрывок пергамента Джорону, и он развернул записку.

Он не сомневался, что она была от Динила, буквы налезали друг на друга, ведь Джорон отрубил ему руку, которой тот писал. Всего четыре слова, но кровь Джорона похолодела: «Я приду за тобой». Он содрогнулся. Джорон знал, какую ужасную боль один человек способен причинить другому и как долго это может продолжаться, если мучитель захочет.

– Да проклянет его Старуха, мне следовало отрубить ему голову, а не руку, – пробормотал Джорон.

– Что там написано? – спросил курсер.

– Они угрожают и мне, – сказал Джорон.

Его рука слегка дрожала, когда он складывал записку и прятал в карман, чтобы хоть чем-то заняться.

– Все так странно, хранитель палубы. Когда они меня избивали, было не слишком страшно. Меня пугает мысль о том, что я не выдержу. Сама мысль, что такое возможно.

– Да, так что давай не будем об этом думать, Эйлерин.

– Как? Как я могу не думать об их угрозах?

– Мы должны уйти в другие места, Эйлерин, – сказал Джорон.

– Как?

– Расскажи мне свою историю, – предложил Джорон. – Ты знаешь, как я попал на корабль. А мне ничего не известно о тебе или о других курсерах. Я горжусь тем, что способен определить преступника, человека, склонного к насилию, а ты мне кажешься совсем другим. Как получилось, что ты попал на «Дитя приливов»?

– Это не слишком захватывающая история, хранитель палубы, – ответил Эйлерин.

– Ну решать мне, курсер, – сказал Джорон.

Как Эйлерин попал на «Дитя приливов»

– Я родилась одной из пяти, четвертой по счету, и отец сказал, что это самое счастливое число, ведь у моих сестер и братьев чего-то не хватало: ноги, руки или пальца, а я была почти идеальной, не считая небольшой кривизны ноги. Каждую ночь возлежания, когда отец укладывал меня спать, они отсылали старшего брата или сестру и говорили, как радуются за меня и считают, что если кто-то и сможет добраться до Жилища и стать дарном, так это я. Но когда они рассказывали, что происходило в такую ночь, о дикой страсти, которую ты разделяешь с другим человеком, а потом возвращались мои брат и сестра и делились своим опытом и надеждами произвести на свет здорового ребенка для Ста островов, я не ощущала такого же возбуждения, как они. Мне не хотелось делить что-то с кем-то другим. Я пыталась объяснить это своей семье. Отец меня бил, а мать стояла и смотрела, словно я заслужила каждый синяк. Хранитель палубы, я чувствовала себя такой чужой в своей семье, как ветрогон, и понимала, что всегда буду для них разочарованием.

За год до того, как я достигла возраста для первой ночи, я увидела первых курсеров, которые шеренгой шли по городу. Они не были цельными, чтобы стать дарном или избранником. Некоторые хромали, у других не хватало пальцев или рук, поэтому я поняла, что статус изгоя дарнов не станет для меня помехой. Они шли, и их сопровождала тишина. Так они и двигались, один за другим, склонив головы, спрятанные под белыми, совершенно белыми одеяниями, – и я подумала, что их послала сама богоптица.

Дело в том, что я выросла в шумном доме, где всегда звучали громкие голоса. Я никогда не слышала такой тишины, хранитель палубы, мне они показались волшебными существами. И я стала о них расспрашивать, но мой отец говорил только гадости. Называл ведьмами, злыми адептами темных практик, не женщинами и не мужчинами, существами, далекими от хороших людей. Я помню его слова, в точности как он их произносил. «Не женщины и не мужчины», и «существа, далекие от хороших людей». И я не могла не думать, что он имел в виду меня. В течение следующего года я старалась узнать все, что только можно, о курсерах – казалось, меня вела рука Девы. Они любили числа и карты, рисунки и тишину, все то, что доставляло мне удовольствие, в то время как мои сестры и братья бросались в объятия других людей.

Мой отец стал считать меня отшельницей, потому что я старалась использовать каждое мгновение для уединения и изучения погоды, течений и чисел. Но он ошибался, я никогда не стремилась к затворничеству, более того, мое одиночество уже тогда стало такой же тюрьмой, как этот карцер. Я просто хотела встретить людей, которые позволили бы мне быть такой, как я хочу. Курсеры оставались моей мечтой, и я говорила о них так часто, что отец запретил мне их упоминать. По мере того как приближался день моей первой ночи, я испытывала все более сильный страх, мне казалось, что родители меня ненавидели за то, что я стала существом, которое они не понимали.

Они, мои сестры и братья, начали обращаться со мной жестоко. Все, за исключением старшего, Фуллера, который жил не в нашем доме, он работал сапожником. Всякий раз, когда у него получалось, он приносил мне все, что ему удавалось найти о погоде, море и навигации. Обрывки разговоров детей палубы, которые приходили в его мастерскую. Иногда он рассказывал, что меняет обувь на книги для меня, хотя мать отнимала их и продавала, когда находила.

Однажды отец сказал мне, что начал интересоваться курсерами, и мое сердце подпрыгнуло от радости. А потом он добавил с улыбкой, которую я никогда не забуду, что в курсеры берут лишь тех, кто даст клятву блюсти чистоту. И ни один курсер не может со страстью прикоснуться к другой женщине или мужчине и рассчитывать, что Мать будет петь ему во сне. Я задумалась: почему он подарил мне такие сведения? Потом он сел рядом со мной и взял за руку. Он стал нежным, каким не был много лет.

«После первой ночи, Эйлерин, ты забудешь свои глупости, – так начал он. – Ты наша главная надежда, ты ближе всех к идеалу. У тебя есть шанс выносить неиспорченного ребенка, и твоя семья от этого выиграет, сестры, мать, братья и я. – Я ничего не ответила, мне было нечего сказать. – Да, я знаю, что ты странно выглядишь, – продолжал он, – но не беспокойся, я говорил с детьми других людей. Я позаботился, чтобы ты не оказалась одинокой в первую ночь».

Он дал им денег, хранитель палубы. И все же я решила, что он заблуждался и не был злодеем. Я пришла к выводу, что он просто меня не понимал. И все же он заплатил блестящей монетой тому, кто ляжет со мной, рассчитывая, что тогда я лишусь возможности стать курсером и забуду их. Он не мог понять, что я смотрела на курсеров как на убежище – они не были причиной его ненависти, лишь объясняли, кто я есть.

В первую ночь я умоляла мать и отца не отсылать меня из дома. Но они не слушали и вышвырнули вон. Снаружи поджидала целая банда мужчин и женщин, ведь когда ты выглядишь странно, обычные люди начинают обращать на тебя внимание, им не терпится выместить на тебе свою злобу. Однако они были пьяны, а я – нет. И они пришли развлечься. Я сражалась за жизнь, потому что понимала: без курсеров меня ждет один исход – самоубийство, ничего другого мне бы не оставалось. Вот почему, когда они попытались меня взять, моя ярость застала их врасплох.

Я плохо помню ту ночь. Она осталась в моих воспоминаниях как дурной сон, темнота, полная огня, воздух, пронизанный странным ароматом растений, которые бросали в пламя. Дым действовал на мои мысли, направлял их самым диковинным образом, окутывал улицы. Кошмарные лица выныривали из мрака, перекошенные от безумной радости, они смеялись и кричали, полные страсти. Я перешагивала через переплетенные тела, которые двигались в странном ритме в переулках, в дверных проемах, у доков.