Квелл сделала небольшую паузу.

– У всех остальных, – сказала она, обращаясь к женщинам и мужчинам, которые стояли на коленях на сланце, – простой выбор. Либо вы поклянетесь в верности мне, либо присоединитесь к Хастир и длинноцепам. Я не прошу вас принять решение прямо сейчас, я ко всему отношусь разумно. Поговорите между собой, и я выслушаю ваш ответ завтра. А сейчас моя команда отведет вас в трюм. – Она помолчала. – За исключением Твайнера. Заприте его в корабельном карцере. Я не хочу, чтобы он вмешивался в решение команды.

Джорон проделал шумное и болезненное путешествие по палубе «Дитя приливов» в карцер, находившийся глубоко внизу, в трюме. Те, кто держали его за руки, плохо к нему относились и позаботились, чтобы каждый из мятежников, который затаил обиду на Джорона, расплатился по предъявленному ему счету – будь то руками, ногами или злобными словами; в результате Джорон оказался в тесной и темной каюте под нижней палубой, окровавленный и покрытый синяками. Там он и оставался в одиночестве, время тянулось медленно. В какой-то момент он попытался открыть дверь, но обнаружил, что она очень прочная, как и положено двери корабельного карцера. Стены вокруг – прочная кость, как в любой каюте корабля, свет проникал внутрь только через узкую щель в дверях на высоте головы. Ему нечего было делать, оставалось лишь размышлять о боли, которую он испытывал сейчас, – и о том, что она станет лишь слабым эхом того, что сделает с ним Динил, когда они окажутся на земле.

Карцер состоял из трех камер, находившихся на носу корабля. Чтобы сюда попасть, приходилось спускаться по лестнице, ведущей вниз, а потом тебя запирали за толстой дверью. Джорон с удивлением обнаружил, что он здесь один. Он позвал, но никто не ответил, несмотря на обещание Квелл, что тут же должен быть курсер Эйлерин. Три камеры соединял маленький коридор, отделенный от трюма и арсенала, находившегося под кормой корабля. Джорон, как мог, занялся своими синяками и одновременно прислушивался. «Дитя приливов» издавал звуки корабля, который движется, однако они немного отличались от обычных. Быть может, разум Джорона наполнял неудовольствием каждое потрескивание костей? Теперь, когда власть на борту перешла к мятежной команде, «Дитя приливов» стал куда более шумным – крики и смех, хотя людей переполняла ненависть – а Джорон хорошо знал, что такое злой смех.

Быть может, это Дева жестоко смеялась над судьбой Джорона или над своим последним трюком – он спасся из одной тесной клетки, где ему грозила ужасная смерть, чтобы оказаться в другой, чуть более просторной, и его ждали не менее тяжелые испытания.

Сто островов всегда отличались жесткостью.

Джорон услышал какой-то шум и встал, чтобы выглянуть в щель двери. К слабому сиянию тусклосветов в камере присоединился такой же не слишком яркий свет, упавший из коридора, когда распахнулась массивная дверь камеры.

– Входи. Мы вернемся за тобой, когда ты потребуешься супруге корабля или нам.

Последние слова были произнесены с усмешкой, когда курсера втолкнули в камеру. Он упал в углу, сверкнув яркими одеждами. Курсер тихо плакал, прижимая руки к животу.

– Эйлерин, – шепотом позвал Джорон.

Ему всегда было интересно, как выглядело это существо под капюшоном. Сейчас капюшон упал на плечи, но лицо курсера оставалось скрытым. Джорон видел лишь череп, покрытый сотнями крошечных царапин, оставшихся после того, как он брил голову.

– Эйлерин, – повторил он, – они причинили тебе боль? – Джорон опустился рядом на колени и положил руку ему на плечо.

Курсер поднял голову, а потом отвернулся и забился в угол камеры. Джорон едва успел разглядеть его лицо. Джорону всегда хотелось узнать, кто курсер – женщина или мужчина, и испытал искушение заглянуть под капюшон, но понял, что не узнал бы ничего нового: бритая голова, молодая гладкая кожа; юноша или девушка – он не смог бы определить. Сейчас он видел лишь ужас.

– Я не причиню тебе вреда, Эйлерин, – тихо сказал Джорон, не зная, следует ли прикоснуться к курсеру, чтобы его успокоить.

– Почему нет? Я тебе не нравлюсь, – сказал курсер.

У него была рассечена губа, вокруг глаз расплылись синяки. Что Джорон мог ответить? Ему и в самом деле было не по себе в его присутствии. Он никогда не понимал курсера и никогда не пытался.

– Я тебя не знаю, – признался Джорон.

– Но ты и не хочешь, – сказал курсер.

Однажды Джорон уже слышал, как курсер таким же тоном говорил о ветрогоне и одиночестве. Джорон поразился: как он мог быть таким слепым.

– Ты отличаешься от нас, – сказал Джорон. – А меня вырастили так, чтобы я не откровенничал с теми, кто не такой, как я.

– Однако ты подружился с ветрогоном. – Джорону показалось, что он видит в больших глазах Эйлерина печаль.

– Может быть, – медленно заговорил Джорон, – тогда я не мог принять в свой мир других необычных существ. – Курсер продолжал на него смотреть, и Джорон почувствовал себя глупцом. В глазах Эйлерина было столько боли и одиночества, что он не выдержал и отвернулся. – Иногда, Эйлерин, я допускаю ошибки и знаю об этом, и все же не пытаюсь их исправить, потому что так легче. – Он немного приблизился к курсеру. – Но я уже не тот человек, который впервые ступил на борт «Дитя приливов», – возможно, я не обращал на тебя внимания, потому что как хранитель палубы избегал сложностей. У меня ведь столько обязанностей. Но здесь, в этом месте? – Он пожал плечами и обвел рукой маленькую камеру. – У тебя есть только я, а у меня – только ты, и нет других шансов спастись.

Курсер посмотрели на него.

– Спастись?

– Да, – сказал Джорон, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Миас рассчитывает, что этот корабль будет ее ждать. – Он оторвал кусок ткани от рубашки, подошел к дальней части камеры, где стояла небольшая бадья с водой, и намочил ткань. – Позволь мне промыть твои раны, Эйлерин. А потом мы поговорим.

Курсер долго на него смотрел, но потом коротко кивнул – и только после этого он вдруг сообразил, что капюшон больше не закрывает лицо – и руки потянулись, чтобы снова его опустить. Быстрое паническое движение.

– Подожди, я должен видеть твое лицо, чтобы промыть раны.

– Так нельзя делать, – со страхом в голосе заявил он. – Это оскорбление Матери.

– Знаешь, Эйлерин, – спокойно сказал Джорон, – я заверяю тебя, что если существует список вещей, которые «нельзя делать», то захват нашего корабля мятежной командой будет намного более оскорбительным для Матери, чем если я увижу твое лицо.

Курсер пристально на него смотрел, и Джорон подумал, что снова утратил контакт с ним. Быть может, он сказал глупость? Возможно, его слова прозвучали как богохульство? Он ведь мало про них знал. Курсеры такие скрытные. А потом Эйлерин кивнул и закрыл глаза, Джорон подошел, опустился на колени так, чтобы не закрывать свет, и принялся осторожно очищать от крови лицо курсера. Его покрывали не только синяки, но еще царапины и кровь.