Астору о том, что хочет поехать в ноябре в Бирму, чтобы оттуда писать для The Observer о завершающей стадии войны с Японией. 14 августа, за три дня до выхода романа Оруэлл находился на Флит-Стрит и услышал о том, что Япония вот-вот капитулирует. Сотрудники офисов резали из бумаги конфетти и выбрасывали его из окон на улицу. Оруэлл смотрел на это ликование с чувством раздражения: «В Англии нет бумаги для печати книг, а вот для таких целей, судя по всему, вполне достаточно».

Но веселье длилось недолго. Многие товары и продукты продавались по карточкам, ощущался недостаток квартир и домов, а также после окончания войны резко закончился приток кредитных американских денег. Проведенный в июне опрос общественного мнения показал, что к концу войны только один из семи лондонцев чувствовал себя «счастливым», в то время как 40 процентов волновались или находились в депрессии150. В колонке «Письмо из Лондона» Оруэлл писал: «Настроение в стране кажется мне менее революционным, менее утопичным и еще менее обнадеживающим, чем в 1940 или 1942-м»151. Оруэлл ужасно смущался, когда ему пришлось вывести на ужин Иньяцио Силоне, – до тех пор, пока итальянский писатель не признался, что Рим находится в гораздо худшем состоянии, чем Лондон.

Молли Пантер-Даунес писала в The New Yorker о том, что англичане только начинают осознавать новые реальности «экономического блица»152: «Сейчас все уверены только в одном – выжить в состоянии мира будет почти так же сложно, как и во время войны»153. Радость от победы в войне была омрачена тем, что США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Пантер-Даунес писала: «В Англии, как и в других странах, тень атомной энергии, этого потенциального монстра Франкенштейна, упала на развевающиеся знамена и охладила пыл большинства населения».

Оруэлл считал, что новый роман автора цикла «Хроники Нарнии» Клайва Стейпл са Льюиса «Мерзейшая мощь» о заговоре стремящихся поработить мир ученых является «слишком избитым», отчего апокалиптически отстраненный последний роман Уэллса «Разум на краю предела» показался ему более убедительным. В своей рецензии на последнюю книгу Уэллса Оруэлл писал: «Сейчас не то время, когда можно игнорировать утверждение о том, что человечество обречено. Оно действительно вполне может быть обречено»154.

В статье «Ты и атомная бомба» для Tribune Оруэлл высказал предположение, что благодаря появлению атомного оружия Бернхем может быть в конечном счете прав, поскольку США и Россия (которая неизбежно создаст атомную бомбу) окажутся в затяжном и параноидальном состоянии противостояния. Оруэлл считал, что может себе представить «миропонимание, а также социальную структуру, преобладающие в Государстве, которое является одновременно непобедимым и находится в перманентном состоянии “холодной войны” со своими соседями» 155. В его романе есть упоминание о локальном ядерном конфликте, однако это упоминание звучит гораздо менее убедительно, чем сделанное спустя два года предположение, что «страх атомной бомбы и других вооружений, которые появятся в будущем, будет настолько велик, что никто не осмелится их использовать»156. Таким образом Оруэлл не только придумал выражение «холодная война», но и предвидел доктрину ядерного противостояния, в которой ни одна из сторон не прибегает к использованию оружия массового поражения.

В послевоенные месяцы друзья Оруэлла говорили о том, что тот похудел и выглядел еще хуже, чем обычно. Ему нужно было что-то изменить в своей жизни. Пять лет он мечтал переехать на Гебридские острова. Давид Астор рекомендовал ему расположенный в архипелаге Внутренние Гебриды остров Джура, на котором у него был участок земли. У местного помещика Робина Флетчера и его жены Маргариты там был дом, в который они хотели найти жильца, чтобы здание не окончательно развалилось. Оруэлл решил переехать в этот дом, еще когда Эйлин была жива. В сентябре он поехал в Шотландию и провел две недели на острове, на котором позднее и написал роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый».

8

Каждая книга – это неудача. Оруэлл, 1946–1948

Только записать – чего проще?1

Джордж Оруэлл, «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый»

Однажды Оруэлл сказал, что роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» «не был бы таким мрачным, если бы я не был таким больным»2. Впрочем, факты свидетельствуют о несколько ином положении дел. В конце 1945-го в Tribune появилась его статья «Альманах старого Джорджа». Название несколько комично намекало на его предсказания по поводу наступающего 1946-го, в котором Оруэлл видел экономические катастрофы, фашизм, «гражданские войны, публичные казни, взрывы бомб, эпидемии и увеличение роли религии»3. С Новым годом! В конце статьи он писал: «Кое-кто может подумать, что мои прогнозы слишком мрачные. Но так ли оно есть на самом деле? Может случиться, что они будут слишком оптимистичными». Однажды поэт и критик Герберт Рид, которого уж точно сложно назвать Поллианой[43], после ланча с писателем воскликнул: «Ну, этот Оруэлл уж совсем мрачный тип!»4

Этот анекдотичный случай создает впечатление о том, что Оруэлл был самым мрачным человеком в Лондоне, однако он был далеко не единственным, кто придерживался таких взглядов. Во вступлении к переизданию в 1946 году своего романа «О дивный новый мир» Хаксли предсказывал общемировую эпидемию тоталитаризма, а также порабощение жителей планеты при помощи наркотиков, сексуальной распущенности и генетической инженерии. Хаксли предполагал, что его прогноз о том, что это сбудется через шестьсот лет, оказался неправильным: «Сейчас складывается ощущение, что эти ужасы ждут нас в течение века. Если, конечно, мы раньше не сгорим во время новой мировой войны»5. В тот год Альбер Камю писал: «Наш двадцатый век – это век страха»6.

Таким образом, можно утверждать, что Оруэлл не сгущал краски, а прогнозировал то, о чем говорили многие. В «Письме из Лондона» (1946) он писал: «Ни один лично знакомый мне вдумчивый человек не лелеет обнадеживающей картины будущего»7. В любом случае Оруэлл, со своими мрачными прогнозами, оказался не один, а в хорошей компании. Майкл Мейер назвал его «самым информированным собеседником в вопросах политики, с которым я когда-либо встречался.

В разговоре он был таким же, как и в своих текстах, – гуманным, веселым, независимым, четко выражающим свои мысли»8. Писатель Кристофер Сайкс вспоминал, что во время каждой встречи с Оруэллом «мы говорили на меланхоличные темы, и это было лучшее, что случалось со мной в те дни»9.

Сразу после войны Оруэлл маниакально много работал. Возможно, что это был его своего рода последний аккорд в амплуа журналиста и жителя Лондона, а может быть, он просто хотел максимально заполнить