инвалидов, до подростков добрались. Был у них немалый интерес и к предателям. Материал не лучшего качества, но и он сгодится. Трудно представить, что Лазарев – парень кровь с молоком – может провалиться через их сита.

Так и вышло. Очень быстро, благодаря своему усердию и дисциплине, оказался он на виду. Ладно сидел на нем новенький мундир добровольца «Русской освободительной армии», сформированной в основном из власовцев, дезертиров, перебежчиков – всего того сброда, на который делали ставку гитлеровцы.

Однажды Лазарев даже засомневался, не перебарщивает ли он? Один из его новых дружков, хватив в банный день пару стаканов самогонки, в пьяной запальчивости сказал ему:

– Все мы тут суки, но таких, как ты, я еще не встречал.

Это случилось после того, как Лазарев «заложил» начальству часового, заснувшего на посту. Сам он в тот день был разводящим. Бдительность новичка не прошла незамеченной, и вскоре он стал командиром взвода, которому поручили охрану Печковской школы.

Два ряда колючей проволоки, один из которых был под током, опоясывали деревянный одноэтажный дом. На вышках – часовые, особая сигнализация срабатывает, когда открываются и закрываются въездные ворота. Вроде бы обычная солдатская казарма. Да и курсанты по деревне строем ходят с песней, по вечерам их к девчатам отпускают. Никогда не подумаешь, что это будущие диверсанты. Язык за зубами они умели держать. Знали: проболтаешься – пуля в лоб. На занятиях вдалбливали им в головы идеи из «Майн кампф», а песен гитлеровских разучить не успели. И, пыля сапогами по сельской улице, дружно горланили:

Чтобы тело и душа были молоды,

                                 были молоды, были молоды,

Ты не бойся ни жары и ни холода,

Закаляйся, как сталь.

Нравился начальству вафеншуле командир взвода охраны. Был он исполнителен, но вел себя независимо и с достоинством. Мог при случае и компанию поддержать, и анекдот ввернуть. Но во всем, что касалось службы, – никаких послаблений.

Начальный этап операции удался. И заработала секретная партизанская почта.

Теперь надо было подбирать людей для решающего броска.

Действующие лица

Глухо стучали ломы, по битому кирпичу скрежетали лопаты. На окраине Пскова военнопленные рыли траншею под кабель.

– Живэй! Живэй! – лениво покрикивал холеный унтер, отбрасывая камешки носком начищенного сапога.

– Господин офицер, не найдется ли закурить? – раздался за его спиной приятный женский голос.

Унтер понимал толк в «руский жэнщина», и, когда, обернувшись, он увидел двух кокетливых девиц, лицо его расплылось в сальной улыбке. Он галантно раскрыл портсигар;

– Битте, фройлен. Я буду иметь вечер вместе.

Рыжеволосая Шура смущенно потупила глаза, а решительная Наташа, прикурив от его зажигалки, закивала головой:

– Конечно, конечно. Мы придем к вам в казарму.

Немец фыркнул:

– Люче дома.

И в этот момент глаза Наташи встретились с глазами военнопленного в выгоревшей потной гимнастерке. В них было столько ненависти, что она поняла – еще секунда, и он ударит ее лопатой. От ярости побелели пальцы, сжимавшие черенок.

Когда Наташа Смелова рассказывала мне эту историю, у меня мороз по коже прошел. Ведь убил бы. Свой бы убил. А кончилось все тем, что отчаянные мои девчонки помогли бежать всей этой группе военнопленных, привели их к нам. Без малого сорок человек!

Иной раз смотришь лихой фильм, где много всяких приключений, перестрелок, погонь, и думаешь: в жизни порой и покруче бывало. Особенно когда хорошему человеку приходится из себя подонка изображать. Вот как в приведенном случае.

Победителей не судят, но все же, услышав эту историю, строго отчитал я и Наташу и Шуру Спиридонову, с которой она часто в паре ходила на задания. Играйте, да не заигрывайтесь, за вашу жизнь головой отвечаю.

И вот теперь, когда я начал подбирать абсолютно надежных людей для операции, кандидатура Наташи Смеловой была в числе первых. Хочется подробней рассказать об этой славной девушке, которая сполна оправдывала свою фамилию.

Наташа

Началась ее подпольная работа с осечки, которая едва ей жизни не стоила. Излишняя доверчивость подвела. Но об этом немного позже.

До войны жила Наташа в Острове и была у нее, если так можно выразиться, самая чисторукая профессия – дамский мастер. Впрочем, и мужчин она стригла неплохо. Знали ее в округе все – чуть ли не районная знаменитость. «Натуленька, подстриги», «Наташенька, завей», «Наточка, причеши» – кто только к ней не обращался!

Когда немцы вплотную подошли к городу, решила уходить. Негоже комсомолке, жене советского командира в оккупации оставаться. Но ей подсказали: не торопись, и здесь можешь понадобиться. Ее лучшая подруга Клава Назарова тоже никуда не уехала. Дружба у них была давняя. Одна на каток, и другая туда же. Клавка в кино, и Натка с ней. Интересную книгу и ту вместе читали. Обе стали партизанками. Посмертно Клавдии Ивановне Назаровой было присвоено звание Героя Советского Союза.

С первых же дней оккупации стала Наташа партизанской разведчицей. Опыта, конечно, никакого. Первый инструктаж – и за дело: распространять листовки. Тайник в поле, под камнем. Корзинку в руки – и за цветами. В город возвращалась с грузом: под охапкой ромашек и васильков пачка свежих листовок.

– Не терпелось мне эти листовки людям раздать, – рассказывает Наталья Ильинична, – Время было тяжелое, а тут – сводки Совинформбюро, правда о фронтовых делах. Встретила как-то одну свою знакомую, даю ей листовку и шепчу: бери, дома почитаешь, другим передашь. Ну она и передала! Со страху прямиком в комендатуру. Меня сцапали, сразу на допрос. «Откуда у тебя листовки?» Я сделала удивленное лицо, смотрю не мигая следователю в глаза, отвечаю: «Какая листовка, о чем вы?» Следователь свое: «Кто дал тебе листовки? Говори!» – «Да не давала я никому никаких листовок и женщину, про которую вы говорите, не знаю…»

«Ну, сейчас мы тебе память прочистим, вспомнишь». Следователь толкнул меня к стене. А там на кирпичах раскаленная сковорода. «Снимай туфли, живо!» Обмерло все во мне – а вдруг не выдержу, проговорюсь под пыткой, что тогда? И тут я в голос заплакала, прямо-таки завыла, как в детстве. Реву, а сама сквозь слезы слежу за следователем – поверит или нет? К моему изумлению, он вроде бы поверил. Отпустил. Но, как оказалось, с дальним прицелом. Узнала я об этом так.

Мы с сестрой, чтобы прокормиться, стали зарабатывать на кусок хлеба вязанием. Двое детишек у нее было. Вязали свитера, шапки, варежки, шарфы, кофты и на базар носили. Однажды к нам полицай в гости пожаловал. Чубатый такой, угрюмый, смотрит исподлобья: «Свитер мне нужен, свяжете?» Не хотелось нам дела с ним