– Состояние резко ухудшается.

Врач скривился при виде черного рта Казановы; все в нем было черное – губы, язык, зубы, горло.

– Микела! – Казанова всхлипнул, подбежав к изголовью.

– Спасибо, что вы пришли, – сказал худосочный бледный от горя мужчина, стоящий по другую другую сторону кровати.

Казанова взял руку больной женщины.

– Как ты? Как ты, моя прекрасная? Ты меня слышишь?

Белолицая, истощенная, хрупкая женщина открыла глаза. Казанова платком вытер пот с ее лица, а затем причесал ее длинные белые волосы.

– Джакомо, это ты? – еле-еле вымолвила она.

– Прости, что я раньше не пришел. Прости меня, кретина.

Она с трудом повернула к нему голову.

– Я счастлива тебя видеть.

Ему стало больно, и он скрыл свои слезы подушкой, оставляя на белой наволочке мокрый черный след.

– Микела моя.

Она слышала, как он всхлипывал.

– Джакомо, не плачь, – приказала она ему. – Лучше поговори со мной. Скажи мне, как твои дела?

– Да какие дела? – он поднял голову. – Все меня на девяносто градусов ставят.

Микеле всегда нравился его пошловатый юмор. Ее лицо покрылось розоватым цветом, и кончики губ потянулись кверху.

– А что, только ты имеешь право ставить всех на девяносто градусов?

Казанова засмеялся.

– Мике, Мике, Микечка моя.

– Не давай себя в обиду, слышишь. Что тебе сделали на этот раз?

– Не волнуйся, моя прекрасная. Ничего страшного.

Она посмотрела ему в глаза.

– Нет, я вижу – тебя опять обидели.

– Не.

– Я тебе всегда говорила, месть – это не порок.

– Посмотрим, Мике. Посмотрим, как покатится каракатица.

– Вот так, правильно. Всегда с иронией.

– Да, моя сказка.

– Я тебе очень благодарна, знаешь.

– За что?

– Я тебе благодарна, – она сухо закашляла, – я тебе благодарна за то, что ты меня тогда в театр пристроил. За то, что ты моему братику Джованни помог.

– Спасибо, Джакомо, – сказал мужчина.

– Ты нас спас от голода.

– Забудь это, Микела. К чему это? Забудь.

– Я все это время хранила одну вещь. Она тебе должна быть знакома.

– Что?

– Открой тот чулан. Там, на верхней полке. В коробке.

Казанова открыл чулан, порылся на верхней полке и, нащупав коробку, взял ее осторожно обеими руками и спустил на пол. Сняв крышку, он увидел вещь, которая только через два-три мгновения воздействовала на его расплывчатое восприятие. В коробке лежала скрипка со смычком.

– Чья она, Мике?

Микела не отвечала. Она лежала неподвижно с безжизненными глазами, поднятыми вверх.

– Мике? Мике!

Джованни наклонился и ладонью опустил веки сестры.

– Мы Вас вчера целый день искали, Джакомо. Микела очень хотела с Вами поговорить. А более всего она хотела, чтобы Вы ей сыграли на скрипке, как тогда, в юности, когда Вы ей играли под ее окном. Это Ваша скрипка, Джакомо.

Казанова сглотнул комок слез.

– Что? Что? Да я… я… я вообще никогда играть не умел.

* * *

Позже, на закате, на восточном берегу длинной широкой пересыпи, защищающей мелкую лагуну от непредсказуемого Адриатического моря, рыбаки заметили одного высокого лохматого господина в длинной распущенной рубахе и с засученными по колено панталонами. Он шел, обласканный соленым бризом, слоняясь босиком по теплой почве, раздавливая хрустящие маленькие ракушки, а затем подпрыгивал выше и выше, стараясь как можно дольше задержаться в воздухе над приливами и отливами. Фиолетовый горизонт отделял темно-синее море от розовеющего неба, и видно было, как блаженствующий господин смычком рисовал на небесах какие-то непонятные, извилистые узоры. Проплывали белые растянутые марлевые облака, впитывая в себя яркие оранжевые лучи солнца. Там, далеко за облаками, открывался, ему казалось, некий образ, некий светлый нежный образ с тонкими человеческими чертами – может быть, маска, может быть, даже лицо. Напевая мажорный мотив Вивальди, он начал смычком рисовать этот образ на мокром песке. Но как только он заканчивал, набегала волна и смывала рисунок. И он шел дальше, дальше вдоль шуршащего вечернего моря, подпрыгивая, разбегаясь, вертясь, дирижируя, порой рисуя этот рисунок, наблюдая в болезненном экстазе, как его смывала пенистая вода.

– Как я рад! Как я рад!

* * *

1782 год закончился неимоверным наводнением. Больше недели на площади Сан-Марко и на обеих сторонах моста Риальто вода поднималась выше метра. Набережную Скьявони было не видно – вода доходила до прибрежных дворцов, а порой и дальше. Несколько церквей пришлось ремонтировать – вода не только повредила скамейки и алтари в нефах, но и уничтожила сокровища и произведения искусства в ризницах.

Через год произошло большое политическое событие: дож и сенат приняли трех посланников из недавно созданных Соединенных Штатов Америки: Томаса Джефферсона, Бенджамина Франклина и Джона Адамса. Американцы хотели создать дипломатическое и экономическое партнерство со Светлейшей Республикой. Но венецианцы, проявив свое обычное дружелюбие, уклонились от подписания договоров. Они не хотели провоцировать своих монархических соседей, которые без восторга смотрели на новое демократическое государство и на его желание быть равным среди великих европейских держав.

Годы текли, и Венеция продолжала играть свою роль международной столицы развлечений – карнавал становился более и более экстравагантным, необузданным и сладострастным. Она также продолжала держаться за свой священный нейтралитет.

Австрия, с другой стороны, несмотря на договоренности с Россией, продолжала зариться на земли, расположенные по ту сторону Альпийского хребта. Венский двор просто был помешан на идее приобретения выхода к морю, и этим выходом мог служить только венецианский полуостров Истрия и Далматское побережье. Вступив в 1787 году в антиосманскую коалицию с Россией, Австрия начала выражать надежду, что война с турками примет масштаб, соответствующий когда-то выдвинутому Екатериной «греческому проекту». Таким образом, за поддержку России, Австрия получила бы Балканы и желанные венецианские территории. Она даже советовала России привлечь в коалицию и Венецианскую Республику, чтобы компенсировать ее потери османскими островами в восточном Средиземноморье. Однако, Екатерина настаивала, что торопиться некуда, что еще рано реализовать «греческий проект». Приоритетом России на данном этапе было вернуть себе Крым, который был захвачен турками, и сделать все, чтобы Австрия получила Белград с его окрестностями. Следовательно, не было смысла тревожить Венецию, тем более что война шла на Черном море.