В ноздри ударил сладковато-приторный запах ладана – тошнотворный дух лживой веры. Здесь была территория противника, и Силаев немедленно почувствовал себя бесстрашным разведчиком, заброшенным в тыл врага. Фантазировать на эту тему было легко, поскольку никакой реальной опасности здесь, конечно же, не было и быть не могло. Тем не менее, продолжая разыгрывать перед самим собой бесконечный моноспектакль, лейтенант вежливо снял фуражку и покашлял в кулак.

Навстречу ему немедленно вышел новый батюшка – молодой, лет тридцати пяти, с жидковатой волнистой бородой, смешливым ртом и светло-серыми глазами.

– Отец Алексий, – представился он, ощупывая глазами фигуру лейтенанта с головы до ног и обратно. («Как голубой», – подумал Силаев.) – Чему обязан визитом?

– Лейтенант Силаев, – представился лейтенант. – Вот, зашел познакомиться. Заодно хотел расспросить, не слышно ли чего о старом батюшке.

– Об отце Силантии? – переспросил поп, удивленно задрав брови. – Помилуйте, откуда? Я как раз у вас хотел спросить. Откуда же мне-то знать?

– Ну мало ли, – пожал плечами Силаев. – Может, прихожане что-нибудь…

– О нет, – легко рассмеялся поп. – Прихожане нынче все больше молчат. Наверное, не слишком верят в тайну исповеди… Как и я, впрочем. Да вы проходите, что мы стоим в дверях?

Вслед за попом Силаев вошел в церковь. Здесь пахло краской, а слева от входа громоздились леса, с которых как раз в этот момент спустился похожий на ушедшего в разбойники Карла Маркса тип в заляпанном краской рабочем комбинезоне и старых черных кедах.

– А! – воскликнул тип, приветственно поднимая испачканную голубой краской руку. – Моя милиция меня бережет!

– Сначала ловит, а потом стережет, – в тон ему откликнулся поп, и Силаев немедленно подумал, что поп этот какой-то странный, юмор у него был совершенно не поповский… – Эх, – воскликнул вдруг отец Алексий и потянулся, хрустнув суставами, – любо в храме Божьем!

– Гм, – откликнулся Силаев.

Поп и вправду был странный. Ну то, что кровь с молоком и косая сажень в плечах – это ладно, это бывает, тем более что кормят их хорошо.

Но в этой бородатой насмешливой роже не было ни грамма благочестия, а уж уважения к представителю власти в этих прозрачных глазах не набралось бы и на воробьиную погадку. Ряса у него была перемазана цементной пылью, а кое-где и вообще заляпана свежим раствором, словно батюшка только что клал кирпичи, как какой-нибудь ссыльный монах на Соловках.

Оглядевшись, Силаев заметил и источник этой грязи – в углу, возле восточной стены, каменный пол был разобран, плиты покосившейся стопкой лежали в сторонке, неуместно темнела выброшенная из ямы земля, и тут же рядом стояло большое, светло-серое от засохшего причудливыми наплывами цемента огромное мятое корыто со свежим раствором.

– Чего это у вас? – привычно переходя на всегдашний свой нагловатый тон, спросил лейтенант, указывая в ту сторону.

– Это? – переспросил отец Алексий. – Старый батюшка, не в укор ему будь сказано, предавался пагубной страсти – любил старик выпить, чего уж греха таить. А за строителями, сами понимаете, глаз да глаз нужен. Ну и не уследил. Схалтурили рабы Божьи, цементик налево пустили, а пол положили, прости меня, Господи, на соплях – вверх, мол, не полетит… Прошелся я вчера – гуляет пол-то! Гуляет… Ну я их, болезных, попер, грешным делом, взашей. Теперь вот новую бригаду ждем, а пока, чтобы дело не стояло, я решил сам маленько потрудиться во славу Божью.

Пока поп распинался о славе Божьей и о нерадивых шабашниках, Силаев подошел поближе и заглянул в пролом. Ему было интересно, откуда столько земли. Клад они, что ли, искали?

Так и есть – яма… Глубокая яма, метра полтора, а то и все два. Темнит что-то отец Алексий. Что-то они тут хотели спрятать с этим художником.

Но что? Иконы, утварь какую-нибудь? Вот была бы потеха… Или это они подкоп делают, чтобы втихаря к бабам шастать?

– А яма зачем? – спросил лейтенант.

– Яма? – деланно удивился отец Алексий. – Какая яма? Ах, эта… Экий вы, право, любопытный…

Слова его, и в особенности тон, очень не понравились лейтенанту Силаеву. Батюшка был непрост, и между делом Силаев с восхищением подумал о Волкове – не зря, ох, не зря отправил тот его сюда! К батюшке действительно стоило приглядеться попристальнее, а то чего доброго и пощупать, что у него там, под рясой…

– Зачем яма? – скрипучим официальным голосом повторил лейтенант.

Сейчас он казался себе большим и сильным – представитель власти при исполнении, в полный рост и при всех регалиях, от погон и кобуры до пустого планшета включительно. Эта парочка – поп и богомаз – что-то затеяла, что-то темное или, во всяком случае, тайное. Не зря же они отправили рабочих.

И лейтенант Силаев был полон служебного рвения.

Чего было больше в этом рвении: желания ущучить преступников или не менее жгучего желания насолить длиннополому охмуряле народных масс, – лейтенант и сам не знал, но настроен он был весьма решительно, и поп, как видно, учуял это его настроение, потому что примирительно махнул в сторону Силаева широким рукавом рясы и сказал:

– Да что вы, право, лейтенант… Вы что же, криминал здесь хотите найти? Да Господь с вами! Просто как-то неловко было говорить, чем мы с Анатолием Григорьевичем на старости лет развлекаемся…

Сказать? – спросил он у художника.

Тот пожал плечами.

– По-моему, лучше сказать, – ответил он. – А то как бы лейтенант нас не упек. Видите, какой он серьезный.

Силаев бросил на него быстрый недобрый взгляд.

Разговорился что-то богомаз, а раньше такой был тихий… Похоже было на то, что он отлично спелся с новым батюшкой, и эта парочка нравилась лейтенанту все меньше. Тем более что господа явно изволили шутить, и даже не просто шутить, а подшучивать, то есть, попросту говоря, издеваться, а лейтенант Силаев понимал юмор только в той его части, которая не касалась его лично. Он немедленно надулся как индюк и железным голосом потребовал:

– Потрудитесь объяснить, зачем здесь эта яма?

Это был его любимый оборот: «потрудитесь объяснить». Это было твердо и в то же время достаточно вежливо. Это было совсем как в том фильме, из которого лейтенант почерпнул эту старорежимную фигуру речи, то есть, попросту говоря, это было шикарно.

На попа, однако, весь этот шик вкупе со звучавшим в голосе лейтенанта металлом не произвел никакого впечатления. Похоже, батюшка не заметил ни того, ни другого. Все ему, бородатому, было хихоньки, все ему было трын-трава. Он сделал испуганное лицо, наклонился поближе к лейтенанту и прошептал заговорщицким шепотом, прикрывая рот сложенными домиком ладонями:

– Только никому… Мы погреб копаем.., для солений.

Силаев вздрогнул, как от пощечины. Вот теперь… То поп точно издевался, причем настолько неприкрыто, словно ему было доподлинно известно, что через десять минут приключится конец света, и он торопился натешиться всласть, прежде чем предстать перед Страшным судом. Это было уже не подозрительно, а просто-напросто страшно, страшно настолько, что даже толстокожий лейтенант ощутил некое мучительное неудобство, словно сдуру забрел в женский сортир и был застукан там за подглядыванием.