Путь до Адрианополя молодые люди продолжили в молчании. Каждый был погружен в собственные мысли. Вскоре начали сгущаться сумерки, и они пустили коней галопом. Лишь когда изо рта у лошадей повалила пена, а зады всадников задубели, оба поняли, что настало время сделать передышку. У дороги им встретилась харчевня, на вид вполне подходящая для ночлега.

Внутри было полно народу. Обеденный зал оказался просторным, но отличался потолком столь низким, что там невозможно было выпрямиться во весь рост. В углу полыхал камин, в котором булькал почерневший от сажи котел. Посетители – мужчины всех возрастов и вероисповеданий – сидели за длинными деревянными столами.

Стоило Джахану и Давуду войти, как все взгляды разом устремились к ним, а гул голосов затих. Судя по неприветливым выражениям лиц, новым гостям здесь отнюдь не были рады. Отыскав свободное место на дальнем конце одного из столов, молодые люди протиснулись туда. Слева от них сидел какой-то сухопарый седой человек – вероятно, писец, ибо пальцы его покрывали чернильные пятна. Напротив франк с волосами цвета соломы грел руки над дымящейся миской с супом. Увидев незнакомцев, он слегка приподнял шляпу, приветствуя их.

– Ты что, его знаешь? – спросил Джахан у Давуда.

– Откуда мне знать кого-нибудь в этой дыре?

Мимо стола прошел карлик, который нес поднос с напитками. Кто-то поставил ему подножку, и он упал, стаканы и чашки покатились по полу. Раздался взрыв хохота. Карлик встал, лицо его побагровело от злости, однако он не сказал ни слова. Посетители снова принялись за еду, словно минуту назад и не хохотали, как ненормальные.

Все ели в молчании. После ужина Давуд поднялся наверх, дабы совершить вечернюю молитву. Джахан решил еще на некоторое время остаться в зале. Им вдруг овладело чувство полного покоя, подобного которому он прежде никогда не испытывал. Он был одинок, как заброшенный маяк, но в то же время ощущал поразительную близость с кем-то… хотя с кем именно, он и сам, пожалуй, не смог бы сказать. Впервые за долгое время боль, которую причиняла ему мысль о скорой свадьбе Михримах, улеглась.

– Твой друг ушел?

Подняв голову, Джахан встретил пристальный взгляд франка с соломенными волосами.

– Можно присесть рядом? – спросил он и, не дожидаясь ответа, опустился на скамью. Прищелкнул пальцами, подзывая карлика. Через минуту на столе перед ними уже стоял кувшин с вином.

– Выпьем! – предложил незнакомец.

Кисловатое вино одновременно отдавало древесной корой и лепестками роз. Незнакомец, чье имя было Томмазо, произвел на Джахана впечатление умного человека. Он оказался итальянцем и, по собственному признанию, отправился в путешествие на Восток, движимый страстным желанием собственными глазами увидеть храм Айя-София.

Стаканы были вновь наполнены вином. Вскоре кувшин опустел, и Томмазо приказал карлику принести еще один. Беседа текла оживленно, хотя впоследствии Джахан никак не мог вспомнить, о чем они говорили.

– А мы возвращаемся из Рима, – сообщил Джахан. – Туда нас отправил учитель.

Винные пары затуманили юноше голову, но все же он сознавал, что о письме Микеланджело, которое они везут с собой, лучше не упоминать.

– Учитель хочет, чтобы в путешествиях мы обретали новые знания, – продолжал Джахан.

Подобно всем людям, которым долго не удавалось выговориться, Джахан был счастлив, неожиданно обретя внимательного слушателя. С тех пор как он узнал о грядущем замужестве Михримах, ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей бедой. Вино развязало юноше язык, и он пустился в откровения.

Томмазо буравил его взглядом из-под полей своей шляпы. Когда Джахан смолк, итальянец медленно проговорил:

– Но разве то, что нам удалось сделать в этой жизни, имеет столь уж большое значение? Быть может, куда важнее другое – то, что мы не сумели сделать?

– Что вы имеете в виду? – недоуменно спросил юноша, осушив очередной стакан.

– Представь себе, что ты идешь через темный лес и встречаешь девушку, в которую давно влюблен. Вы совершенно одни. Ты можешь овладеть ею, однако не даешь воли вожделению. Такой уж ты человек. Или, предположим, тебя обругает какой-нибудь невежа. Тебе ничего не стоит разбить ему нос, однако ты не даешь воли гневу. Такой уж ты человек.

– Вы хотите сказать, что порой не совершить какой-то поступок – это и есть подлинное свершение, да? – спросил Джахан.

– Верно, – улыбнулся Томмазо. – Я вижу, ты способен обуздывать собственные чувства. Твой учитель давно это понял.

Сердце Джахана тревожно сжалось.

– Вы что, знаете моего учителя?

– А кто же его не знает, – усмехнулся Томмазо, поднялся и бросил карлику монету. – Мне пора, дружище.

Мысленно Джахан порадовался, что новый знакомый сам расплатился за выпивку. Если бы ему пришлось потратить деньги учителя на вино, его долго потом мучило бы раскаяние.

– Ты хочешь достичь вершин мастерства, и это доброе намерение, – сказал на прощание Томмазо. – Да благословит тебя Бог! Опасайся лишь одного – стать одной из тех презренных душ.

Последние слова итальянца привели нашего героя в недоумение, однако он счел за благо воздержаться от расспросов.

Поднявшись наверх, Джахан увидел, что Давуд крепко спит, как и десяток других постояльцев, с которыми они делили комнату. Джахан пробрался к окну и распахнул его. Где-то стрекотал сверчок, вдали ухала сова. Вечер выдался тихий и ясный, в небе светился серебристый серп луны. Сад, раскинувшийся за окном, дышал таким благоуханием, что Джахану хотелось пить чистый прохладный воздух большими глотками. Он стоял у окна, наслаждаясь свежестью ночи, когда в памяти его внезапно всплыли строки. Строки из «Божественной комедии» Данте, которую некогда подарил ему Симеон-книготорговец: «Не будь одной из тех презренных душ, что не заслужили ни упрека, ни похвалы».

Проснувшись утром, Джахан и Давуд обнаружили, что их обокрали: сапоги, кошельки, в которых оставалось еще немного монет, серебряная булавка, хрустальный шар и сумка с чертежами – все исчезло. Злоумышленник прихватил даже переплетенный в кожу дневник Джахана и кольцо, которое тот хранил в потаенном кармашке. Из всех рисунков и записей, которые они так старательно делали во время путешествия, не осталось ничего. Письмо Микеланджело тоже пропало.

– Какой-то странный вор, – недоумевал Джахан. – На что ему наши чертежи и рисунки?

– Наверное, в темноте он и сам не видел, что крадет, – вздохнул Давуд. – И все наши чертежи он просто выбросит за ненадобностью.

Как ни удивительно, у других путешественников ничего не пропало. Вора, кем бы он ни был, интересовали исключительно ученики зодчего Синана. Джахан и Давуд плакали, как малые дети. В безумной надежде вернуть утраченное они перевернули всю комнату вверх дном. Но поиски были тщетными. Понурые и несчастные, молодые люди покинули харчевню. Каждый винил в случившемся себя: ведь Джахан распивал вино с незнакомым человеком, а Давуд слишком крепко спал.