Отец поправлялся мучительно медленно. В первые недели после похорон он почти совсем не обращал на меня внимания. Я каждый день приходил к его постели, пытался говорить с ним и докладывать о происходящем, но он лишь отворачивался от меня. Я несколько раз пробовал сдвинуться так, чтобы встретиться с ним взглядом, но он просто смотрел в другую сторону, и я сдался. Я приходил к изножью его кровати каждое утро и каждый вечер, отчитывался во всем, что сделал за день, и обрисовывал задачи, которые ждали меня назавтра. Всякий раз, закончив говорить, я еще некоторое время стоял молча, дожидаясь ответа. Но он не открывал рта. Я решил относиться к этому спокойно и продолжать работу. Мне казалось, жуткая трагедия, постигшая семью, положила конец нашему поединку. Теперь у нас появились более важные заботы, чем вопросы, почему я стал таким толстым и стану ли я когда-нибудь военным.

Нита гораздо лучше меня справлялась с отцом. Она приносила ему еду, убеждала побриться и вымыться и даже в конце концов перебраться в прежнюю комнату. Оглядываясь назад, я думаю, что он страдал не только от горя, но и от легкой формы чумы. В последующие годы я выяснил, что большинство людей редко тяжело заболевают чумой дважды, но некоторые заражаются легкой формой, которая время от времени возвращается к ним на протяжении всей оставшейся жизни.

Как бы там ни было, отец ничем не мог заниматься целый месяц и, несмотря на мое собственное горе, на меня легли все задачи управления поместьем. Работа валилась на меня со всех стопой. Все требовало моего внимания, причем сразу, а помощников у меня сперва почти не было. Слуги убежали не слишком далеко. Некоторые остановились у соседей, которые либо приняли их к себе, либо позволили пока поселиться на границах своих владений. Другие пережидали это время сами по себе. Постепенно они стали возвращаться, пристыженные, по несколько человек за день, пока мы не восстановили примерно три четверти прежнего состава слуг. Что стало с остальными — настигла их смерть или они просто сбежали, — я так никогда и не узнал.

Я написал доктору Амикасу о происшедшем, поскольку знал, что он продолжает собирать все возможные сведения о болезни. Я предположил, что разбежавшиеся слуги, вероятно, остановили распространение чумы, но, с другой стороны, причиной быстрой смерти заразившихся стал недостаточный уход. Я не мог сказать, привело ли это к меньшему числу жертв. Я предлагал не следовать этому примеру, поскольку мне представлялось, что, если бы слуги имели возможность бежать в другие города, крупные населенные пункты оказались бы под угрозой распространения чумы.

Мне приходилось заботиться не только о людях. Я должен был думать еще и о скотине и птицах. Благодаря сержанту Дюрилу, выпустившему их, большая часть наших животных выжила, но зато от них пострадали посевы. Всех их следовало собрать и вернуть в загоны и хлевы.

В те тревожные дни больше всего я думал о Ярил. Мне отчаянно хотелось самому съездить в поместье Поронтов и выяснить, что стало с Сесиль и моей дорогой младшей сестричкой, но я не решался оставить отца. Наконец я послал туда Дюрила, едва он смог держаться в седле. Он взял с собой почтовую птицу, и к концу дня она вернулась с зеленой ленточкой на лапке, чтобы дать мне знать, что моя сестра жива.

Самые ужасные новости доходили из-за Излучины Франнера. Кавалеристы Кейтона и пехота Дорила погибли все, до единого человека. Спустя два дня после того, как они миновали Излучину, среди них появились больные. Офицеры распорядились о привале, и они разбили лагерь, ставший им кладбищем. В Излучине Франнера хватало своих бед, чтобы еще и оказывать им помощь, а другие путники спасались бегством, завидев желтые флаги, предупреждающие о болезни. К тому времени, как к ним прибыла подмога, спасать уже было некого. Командир умер за полевым столом, под локтем его лежал дневник сына-солдата, куда он вносил имена своих умерших людей. Кого-то им удалось похоронить, остальных сожгли на большом погребальном костре.

— Если Геттис и надеялся на подкрепление этим летом, им придется справляться самим, — мрачно заметил сержант Дюрил. — Похоже, Королевский тракт в этом году не слишком продвинется вперед.

Я сожалел о них, но меня куда больше занимали собственные затруднения. Как я и опасался, чума прошлась по Приюту Бурвиля и собрала там свой урожай жертв. Как только мне выдалась возможность, я отправился в город и обнаружил его в полнейшем хаосе. Многие жители умерли, а городской совет не мог совладать с озлобленной толпой. Мародерство и насилие над теми, кого подозревали в том, что это они привезли чуму в город, расцвели буйным цветом. Вымерли целые семьи, и в эти тяжелые времена даже честные люди растаскивали еду, одеяла и ценные вещи из домов покойных. Я не знал, как восстановить в городе порядок.

Сержант Дюрил, который невольно сделался моим советником, только пожал плечами.

— В трудные времена людей успокаивает то, к чему они привыкли, — заметил он. — Не важно, каша ли это на завтрак или одна и та же молитва на ночь. Больше половины жителей города когда-то были солдатами. Верни им военную дисциплину, пока они не вспомнят, как следует жить.

Я решил, что он прав, и приказал ему выбрать себе помощников. Тем же вечером мы с Дюрилом и следовавшим за ним отрядом переправились на другой берег в Приют Бурвиля и въехали в центр города. Там я, не слезая с лошади, самым суровым командирским голосом, на какой только был способен, созвал остатки городского совета. По возможности четко я сообщил им, что мой отец наделил Дюрила полномочиями выбрать двенадцать человек, которых он сочтет достойными представлять собой закон. Далее я сказал, что именем моего отца Дюрил с его отрядом установят в городе военный порядок и комендантский час, заколотят досками пустые дома, будут распределять припасы, а наиболее неугомонных молодых людей привлекут к копанию могил. Дюрил обеспечил поддержку силой, я же сделал все необходимые записи, пообещав, что, когда все немного успокоится, людям, помогавшим нам, возместят все убытки. Несмотря на свое неуклюжее тело, я постарался принять грозный вид и показать всем, что обладаю властью, на деле по большей части воображаемой. Я намекнул, что Дюрил будет докладывать о всех событиях в городе мне, а я — отцу. Это было правдой. Вот только они не знали, что отец продолжает молча смотреть в стену во время моих рапортов.

Это сработало. Потребовалось всего десять дней подобной тактики, чтобы горожане вновь стали законопослушными и доказали нам, что готовы отвечать за свою жизнь сами. Я сообщил выжившим членам совета, что они могут докладывать мне и я в случае необходимости поручу сержанту Дюрилу и его отряду установить правила, необходимые, по их мнению, для возвращения к нормальному порядку. Все это доставило мне огромное удовлетворение. Идея принадлежала Дюрилу, и именно благодаря ему в городе вновь воцарилась дисциплина, но я держался как должностное лицо и благородный человек, и это сработало. Я гордился собой и воображал, что, когда отец поправится, он разделит со мной эту гордость и ликование от успеха.

Это было лишь одно из дел, занимавших меня с утра до позднего вечера, и каждый день дюжины других, едва ли стоящих упоминания, требовали моего немедленного внимания и суждения. Мне казалось, я многое знаю об управлении поместьем, но лишь когда в цистерне закончилась вода, я вспомнил, что для поддержания ее полной требуется несколько человек, фургон, упряжка лошадей и бочки. Молодые фруктовые деревья в саду во время чумы остались без полива, но я привлек к этому делу мальчишек, и мне удалось спасти больше половины отцовских саженцев. А еще нужно было срочно починить ограды, поваленные скотом.