Он отрицательно качнул головой в ответ на предложенный шербет и сладости. Попросил холодного зелёного чаю с мятой и лимоном, и хорошо бы со льдом. А пока Нергиз отдавала распоряжение молоденькому евнуху, приставленному к ним на побегушки — спросил то, чего Ирис не ожидала:

— Давно ли ты перестала пить моё лекарство, джаным? (*Душа моя)

Девушка опустила глаза.

— Уж месяц, — прошептала чуть слышно. — Так получилось…

Табиб тяжело вздохнул.

— К сожалению, природу не обманешь. Проявление женской сущности можно только сдержать на какое-то время, но раз уж процесс начался — его не остановить. Я не виню тебя ни в чём, дитя моё, не прячь глаз и не стыдись, рано или поздно это должно было произойти. Но расскажи мне обо всём, что довелось испытать за время моего отсутствия. Я знаю немного, да и то — с чужих слов, поэтому хотел бы выслушать эту историю от тебя самой. Пока я был в разъездах, а потом болел, в ТопКапы произошло столько событий, что диву даёшься.

— Эфенди, а почему… — Ирис запнулась, но табиб глядел ласково и доброжелательно, и она решилась: — Зачем тогда оно было нужно, это лекарство? Я не понимаю… Вы говорили, что оно пойдёт мне на пользу, а вместо этого, выходит, оно мешало мне… расти?

— Всему свой черёд, дитя моё, и этому знанию тоже. Эликсир и впрямь помогал тебе. Но… — Табиб шутливо погрозил ей пальцем. — Я задал свой вопрос первым, джаным, не обижай почтенного старца неуважением, начни ты, а потом уж и я продолжу…

* * *

— Ты разгорячён и взволнован, друг мой. Не слишком ли ты переутомляешься на своих допросах? В твоём возрасте надо чаще отдыхать и заниматься тем, что мудрецы Индии и Чайны называют медитацией и обретением душевного равновесия. Ты же вместо этого растравляешь себя новыми подробностями, узнаваемыми под пытками недругов, и я предчувствую, что вот-вот кровь твоя закипит в жилах, и вновь придётся лечить тебя варварским кровопусканием, дабы избавить от обилия чёрной желчи, собравшейся в венах…

Не испытывая ни малейшего пиетета к султанскому титулу, Аслан-бей выговаривал Великому Хромцу, как самому обычному страждущему, явившемуся к нему за помощью. Впрочем, ему-то, одному из немногих, подобное обращение дозволялось.

— В моём возрасте… — передразнил султан, на правах хозяина растягиваясь на широком диване и стараясь скрыть блаженство оттого, что спина, повреждённая когда-то обрушенной при штурме крепости балкой, наконец, расслаблена и не болит. Причиной его раздражения служил не столько укоризненный тон старого друга, сколько невольное напоминание о впрямь немалых летах. — Скажи ещё, что я — дряхлая развалина! Да кто поверит, что мне недавно пошёл шестой десяток? Среди моих визирей есть и помоложе, но уже обрюзгшие, раздувшиеся в чревах от невоздержанностей телесных, и страдающие столькими недугами, что иногда не являются в Диван, отговариваясь то коликами, то больной печенью… Да ты и сам знаешь. Давно бы разогнал этих чревоугодников, но за ум и полезность прощаю. Хоть и надо бы пригрозить отставкой, глядишь, от страха похудеют… Терплю лишь потому, что невоздержанностью они вредят только себе, а грешки их куда безобиднее иных, о которых я наслышался в последние три дня.

Двое слуг, подбежав по знаку Повелителя, быстро помогли ему разоблачиться, и, пятясь, удалились.

Чуткими, будто зрячими пальцами, Аслан-бей исследовал сухое жилистое тело султана. И впрямь, литое, будто состоящее из одних мышц и жил, без намёка на жирок, его никак нельзя было назвать телом Владыки, по примеру других восточных соседей проводящего дни в утомительных сидячих совещаниях в Диване, а затем погрязающего в объятьях гаремных дев. Утро повелителя Османии султана начиналось с часовой тренировки на мечах и булавах, и не каждый заматеревший в боях воин мог достойно ему противостоять. Невысокого роста, жилистый, поджарый, юркий в седле, стремительный в движениях на земле, он сгонял со своих верных витязей по семь потов, не единожды повергая их на лопатки, причём о каких-то там поддавках со стороны побеждённых речи не шло: сохранить бы лицо… Разве что порой поддавался сам Сиятельный, дабы у вечно проигрывающего, но уважаемого противника оставалась хотя бы иллюзия самоуважения.

…В особые точки на плечах, груди, ногах и даже пятках султана Аслан-бей умелыми движениями вкручивал длинные серебряные иглы с позолоченными головками. Недаром он потратил три года, обучаясь в далёкой Чайне древнему искусству врачевания таким вот необычным способом. Уж сколько раз снимал он владыке Османской империи приступы грудной жабы, грозящие вот-вот перейти в нечто, более опасное; и спасал не от одного апоплексического удара, оттягивая дурную кровь в иные участки тела и не давая взорвать мозг… Сам Повелитель знал лишь о толике этих мер. Но всё же — упорно продолжал игнорировать предписанный образ жизни, в котором больше времени уделялось бы отдыху и размышлениям, но меньше — государственным заботам.

— Ты кудесник… — пробормотал Хромец, не открывая глаз. Дыхание его выровнялось, пропал нездоровый румянец. — Хотя, со стороны, должно быть, непривычному человеку покажется, будто ты меня пытаешь. А что… — Он приподнял веки, глянул остро. — Если есть на теле точки покоя, значит, есть и точки боли? Знаешь, встречаются у меня особо упорные молчуны…

— Никогда не был палачом, и не собираюсь менять привычки, — сухо ответил табиб, не отрываясь от своего занятия.

Плечи Солнцеликого дрогнули от сдерживаемого смеха, но развивать тему он не стал, хорошо зная своего старинного приятеля. Зато над самой идеей стоило подумать. У Аслана много хороших учеников, и далеко не все они столь щепетильны и праведны.

А вот сам его друг…

Пусть он и остаётся праведником. Настоящим Ходжой. Его Зеркалом, его Совестью. Так, как он, мало кто осмеливается говорить истину в лицо Повелителю, а такие люди нужны, ох как нужны… Помимо того, этот дивный старик, к которому он давно привязался, продлил ему жизнь не на один десяток лет, и ещё будет продлевать.

— Я же просил: сперва хамам, отдых, массаж и расслабление, а потом уже иглы… — совершенно по-стариковски бурчал великий лекарь. — Пользы куда больше, если проводить оздоровление именно в таком порядке.

— Не ворчи, верный друг мой. Мне некогда нежиться, — с улыбкой, но твёрдо ответил властитель. — Жаль того времени, что тратится в парилках и на эти так называемые удовольствия, когда вокруг столько забот. Вот воспитаю наследника, передам ему дела — и улягусь в банях на целый месяц…

— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — пожурил старец. Вонзил последнюю иглу в точку долголетия и здоровья между большим и указательным пальцем, пересел на соседний диван, утомлённо откинулся на подушки. Ибо — иглы, конечно, сами по себе хороши, но в каждый укол целитель вложил и толику своей магии, дабы усилить и закрепить эффект лечения, а это выматывает. Но и не отдавать, не делиться своим даром старый лекарь не мог. Ибо был врачом, что называется, от Всевышнего, и, должно быть, вёл род свой ни от кого иного, как от самого Асклепия, возведённого богами за заслуги во врачевании в ранг бессмертных.