в дело. Был бы с собой рукав для зарядки катушек — не удержался бы. А так просто вскидываю "Зенит" и разглядываю мир вокруг себя через глазок видоискателя. Мной овладевает какое-то совершенно мальчишеское воодушевление.

Из десятка случайностей сложилось то, к чему я стремился. Я снова фотограф. У меня есть работа. Главное, в руках собственная камера. Понимаю, что без неё чувствовал себя не до конца полноценным.

* * *

— Алик, я усну сейчас, — издевается Николай, — я не умею так медленно бегать. Ещё немного, и мои ноги пустят корни и прирастут к земле. Ты до обеда ползти собираешься?

— Я физику всю ночь учил, — отбиваюсь.

Вру, конечно. На физику я потратил едва ли час.

— То-то я и гляжу, у тебя губищи, как у Патриса Лумумбы, — ржёт младлей, — с учебником целовался, небось.

Со скучной физики я вчера переключился на свою покупку. Вертел камеру в руках, привыкая к весу, к упругому спуску, к ощутимому удару зеркала внутри. Что-то в этой технике, тяжёлой, НАСТОЯЩЕЙ, резонировало с мальчишеской частью моей души.

После я взял готовые фотографии и пошёл к Лиходеевой. И взрослому сознанию и юношескому сердцу в этот вечер одинаково хотелось признания и оваций.

— Обалдеть! — говорит Лидка, — это что, правда я? Как в журнале…

— "Работница" или "Крестьянка"? — подкалываю.

— Да, наплевать! — заявляет Лида, — главное, чтобы я была на обложке. Ты можешь сделать так, чтобы я была на обложке?

— Для этого надо много работать, — говорю, — причём не только мне, но и тебе.

— Я сделаю всё, что скажешь, — отвечает Лиходеева, — всё-всё...

Смотрит при этом так , что беднягу Алика колотит дрожь. От её поцелуев отбиться уже не получается, да я и не слишком стараюсь. Заслужил. Уверен, мы зашли бы и дальше, если бы Лидкина мать поминутно не выглядывала в окошко.

— Ругается, — объясняет Лидка, — говорит, что на мои экзамены вся фабрика работает. Она думает, что весь мир можно за колбасу купить. Не хочу так жить. Славы хочу… Сцены… Поклонников. Чтобы восхищались все.

— ЛИ-ДА! — разносится в очередной раз на всю улицу, — С кем ты там зажимаешься, прошмандовка?! Вот я сейчас выйду! Счас обоих как тряпкой мокрой отхлестаю!

— Ты обещал! — совершенно безосновательно заявляет Лиходеева-младшая и основательно целует меня напоследок...

— Опять уснул! — Николай переворачивается лицом ко мне и бежит задом наперёд, — ты на тренировку сегодня придёшь? Я в прошлый раз полчаса прождал.

У меня на сегодня запланирован визит в Кадышев. Прошло два дня, и очаровательная Людмила Прокофьевна должна передать мне карту книжных сокровищ. Другие вопросы к ней тоже накопились. Отказывать Николаю тоже нельзя. Сам напросился, а теперь "заднюю" включил. Не по-пацански. Потерять уважение куда легче, чем его приобрести.

— Приду, — обещаю. — В пять, правильно?

— У райотдела, — кивает младлей. — Форма есть?

— Только та, что на мне.

— Ладно, разберёмся.

Подосинкина в редакции тоже первым делом обращает внимание на мои губы.

— Аллергия, — говорю, — страшное дело.

— Тогда идите домой, Ветров, — с подозрением щурится она, — примите "Димедрол" и отдыхайте.

О, советская медицина! О, добрая, неиспорченная наркоманами эпоха.

— Так это не заразно, — объясняю, — и мне не мешает никаким образом.

— Тогда иди в свою лабораторию — сурово заявляет няша, — и людей не пугай,

Она перепрыгивает с "ты" на "вы" с поразительной быстротой. Настоящая стихия. То солнышко, то дождик, то молния громыхнёт. Но я в такие игры тоже играть умею.

… Прекрасная синьора-синьорина… — беру стул и усаживаюсь прямо перед её столом, — ты для меня Мариночка-Марина...

Мурлычу себе под нос, уставившись наглым взглядом.

— Ветров! — не выдерживает она, — где ты набрался такой пошлости?!

— В электричке услышал, —отвечаю, — мужик какой-то пел, бородатый.

— Немедленно прекрати! — у няши розовеют щёчки.

— Марина, мне на съёмку надо! — добиваюсь, наконец, её полного внимания, — Товарищ Комаров руководящее указание дал! Чтоб была, говорит, в этом номере хоть одна твоя фотография, иначе, говорит, со свету тебя сживу.

— Не драматизируй, — хмурится няша, — номер уже свёрстан.

— Ты товарищу Комарову это объясни.

Блондинка морщит лобик. Она никак не может сообразить, всерьёз я говорю насчёт Комарова, или мне просто не терпится опробовать новую камеру. Да, "Зенитом" я перед ней похвастался первым делом.

— Есть у меня один вариант, — задумчиво говорит она, — я собиралась туда архивное фото поставить, но если будет свежачок, то это ещё лучше.

— И что же от меня требуется?

— Это тебе Уколов по дороге, объяснит. Алексей Максимыч — кричит она в глубину коридора, — вы ещё не уехали?! Стажёра прихватите с собой!

Почему-то в её голосе мне слышится мстительное торжество.

Уважаемые читатели, честно сказать, не знаю враньё это или нет.

Но фотографии из кучерявого детства знаменитого негритянского певца из США с камерой очень похожей на "Зенит-Е" действительно гуляют по сети.

Глава 24

Редакционный УАЗ "буханка" оказывается совершенно замечательным транспортом. Всё решает компоновка. Впереди, рядом с водителем установлено ещё одно пассажирское сиденье. А вот сзади смонтирован откидной столик и две длинные лавки одна напротив другой. Совсем как в железнодорожном купе.

Большеносый жизнерадостный водитель, несмотря на венчик седых волос вокруг заметной лысины, представляется Толиком.

— Алик, — жму его руку. — Стажёр.

— А тебя-то за что? — спрашивает Толик.

— В смысле?

— Чем ты успел так Берёзу разозлить, что тебя к Уколычу приставили?

— Кого? — не врубаюсь.

— Редакторшу, — объясняет водитель. — Она же Подосинкина, верно? Где Подосинкина, там и Подберёзкина, а от Подберёзкиной недалеко и до Берёзы.

В очередной раз дивлюсь людской изобретательности.

— А что плохого в этой поездке? — интересуюсь осторожно.

— Увидишь. — водила машет рукой, — Здрасте, Алексей Максимыч!

— Здравствуй, Толя! — Уколов лучится улыбкой. — Привет, молодёжь!

Уколов словно застрял в эпохе Гайдаевских комедий про Шурика. Кургузая серая куртка, непокорные, полностью седые вихры, толстенные очки. С собой он тащит гигантский потёртый саквояж. С такими на Диком Западе дилижансы грабили.

Автомобиль рывком трогается с места и катит по