— Обижаться?! На тебя?! — воскликнул Пыёлдин с необыкновенной живостью. — Я бы рад, да не могу! Ни на кого не могу обижаться, Ванька! Потерял способность. Автомат мой может на кого-то обидеться, иногда я даже не знаю, за что… А я — нет. Отмерло что-то во мне… Но я оживу… Анжелика, милая, скажи — я оживу?

— И очень скоро, — твердо ответила красавица.

— Вот видишь, Ванька… Оживу. Если, конечно, жив останусь. Вот тогда и обижаться буду, вот тогда и прощения проси… А сейчас — не стоит. Не пойму я тебя.

Цернциц ответил долгим прощальным взглядом и, не сказав ни слова, отправился вызывать журналистов. От волнения он шел так, как когда-то в юности, — выбрасывая носочки туфель в стороны, часто переставляя ноги и играя ягодицами.

Когда он скрылся, Пыёлдин и Анжелика посмотрели друг на друга новыми глазами. Слова Цернцица об истерике Пыёлдина, о тупике, в котором он оказался, об Анжелике, которой снова предстоит забираться под стол, насторожили обоих, заставили на все происходящее взглянуть тревожно и опасливо.

— Ну что, Анжелика… Выживем?

— А так ли это важно, Каша? Живем, и ладно. Живем здесь и сейчас. А все остальное… Существует ли оно, Каша?

Растроганный Пыёлдин в благодарность за хорошие слова положил непутевую свою голову на плечо Анжелики и замер на какое-то время, боясь пошевелиться и разрушить святой момент. Это с ним в последнее время происходило все чаще: едва прикоснувшись к Анжелике, он сразу замирал с единственным желанием — пусть эти мгновения длятся дольше, как можно дольше.

— Все, Каша, — сказала Анжелика, отстраняясь. — Пора идти в ванную.

— Бриться?

— Не надо. Недельная щетина в моде. Я только подровняю твою юную бороду.

— Боже! Неужели во мне есть что-то юное?

— Гораздо больше, чем ты думаешь! — рассмеялась Анжелика. — Я пошла за одеждой.

— А где ты ее возьмешь?

— Раздену кого-нибудь… Не переживай, будешь в полном порядке. Постригу, припудрю, наложу румянец… Террорист твоего уровня должен выглядеть достойно. Тогда сможешь диктовать миру свои условия. И миру ничего не останется, как эти условия принять.

— Я им продиктую! — Пыёлдин в радостном возбуждении потряс над головой автоматом.

— Забыл наш общий друг Ванька народную мудрость, оторвался от жизни, пренебрег старыми истинами…

— Какую мудрость он забыл?

— Не загоняй крысу в угол, — ответила Анжелика.

— Я в углу?

— Он так сказал.

— Я крыса? — с обидой спросил Пыёлдин — он ожидал от Анжелики только нежных, ласкающих слух слов, только трепетных касаний, только божественных улыбок. Когда же она произносила нечто жесткое, Пыёлдин настораживался и огорчался.

— Не знаю, крыса ли ты, — ответила Анжелика. — Я, например, Крыса. По гороскопу.

— Вообще-то я родился в сентябре…

— Тогда ты Дева! — рассмеялась красавица. — Ладно… Дуй в ванную. Дева должна выглядеть… как дева.

— Надо же, — смятенно пробормотал Пыёлдин. — Дева… А может, к лучшему… Ладно, авось!

Подзадержался в ванной Пыёлдин, не нашел в себе сил быстро выйти из-под свежих струй, не смог сразу покинуть благоухающее помещение, наполненное махровыми полотенцами, халатами, кремами и лосьонами. А когда вышел, запахнувшись в алый халат, то увидел в кресле роскошный черный костюм, поверх него была брошена белоснежная сорочка, и на ней лежала лиловая бабочка.

— Это мне? — опешил он.

— Примерь! — ответила Анжелика.

— Ни за что в жизни! Никогда! Ни за какие деньги! — завопил Пыёлдин, с ужасом представив себя в этом наряде.

— Ты слышал, что сказал Ванька? Пустые слова. И он прав. Не надо произносить их вслух. Садись! — Анжелика повелительно указала на стул у зеркала. — Подровняю бороду и уберу клочки шерсти из-за ушей.

Оглянувшись в беспомощности перед напором Анжелики, Пыёлдин увидел вдавленный в кресло маленький черный автомат с длинным рожком, наполненным, по всей видимости, множеством патронов.

— Откуда это? — спросил он.

— Когда ты будешь в черном костюме… Он тебе больше пойдет. В нем есть некоторая изысканность и… И убедительность.

— Ты думаешь? — засомневался Пыёлдин.

— Тут и думать нечего. Не сомневайся, это хороший автомат, а в кабинетных условиях, в этом Доме, он вообще неплох.

— Где взяла?

— Тебе еще нужен? Принесу.

— И много там… Где ты их берешь?

— Можно вооружить всю тысячу заложников.

— Почему же они не вооружаются?

— Боятся.

— Ни фига себе! Ну, ладно… Ты говоришь… Он настоящий?

— Он очень хорошо стреляет. Десять выстрелов в секунду.

— А прицельная дальность?

— Зачем тебе прицельная дальность в Доме? Здесь нет расстояний больше пятидесяти метров. — Голос Анжелики был спокоен, и об огневой мощи автомата она говорила так, будто с подругой обсуждала достоинства губной помады.

— Тоже верно, — согласился Пыёлдин, взвешивая на руке довольно тяжелый автомат, постепенно привыкая к нему.

— Из этой штуковины ты за десять секунд сможешь изрешетить все вокруг, — заметила Анжелика.

— Да? — удивился Пыёлдин не столько боевым качествам автомата, сколько словам Анжелики. — Ну ладно, разберемся.

Когда через полчаса подбритый и подстриженный Пыёлдин поверх черного костюма, белой сорочки и лиловой бабочки с серебристыми искрами надел автомат с коротким стволом, весь его облик приобрел завершенность и ту неуязвимую значительность, которая достигается лишь полной совместимостью каждой детали одежды.

Пыёлдин прошел вдоль зеркала, повернулся, прошел еще раз. Что-то его озадачивало, но почувствовалось, что в общем он себе нравится. И тут обнаружилась странность, о которой Анжелика, видимо, знала — новый наряд что-то изменил в Пыёлине. Он явно прибавил в росте, почти исчезла блатная сутуловатость. Изменилась и походка, она перестала быть расхлябанной, пропала усвоенная в лагерях привычка вызывающе выбрасывать ноги или же, наоборот, подволакивать их, притворяясь немощным и забитым. И взгляд стал строже, ушли куражливость, пренебрежение к себе и ко всему на свете. Теперь Пыёлдин был почти одного роста с Анжеликой, нет, она все-таки оставалась немного выше, но прежней разницы уже не ощущалось. Видимо, начал работать тот миллион долларов, о чем предупреждал Цернциц. Миллион еще не лежал у него в кармане, но уже принадлежал ему.

— Что скажешь? — спросил оробевший Пыёлдин, он что-то заметил, что-то насторожило его в собственном облике.

— Могу повторить то, что уже говорила, — серьезно сказала Анжелика. — Ты прекрасен.

Пыёлдин промолчал.