Взволнованно она рассказала о деталях.

— Одевайся! — Миклухо-Маклай протянул подруге корсет и сам ловко взапрыгнул в подштанники.

— Но зачем? На ночь глядя… Ты собрался к Лорис-Меликову?.. Мы можем послать Герасима…

— Генерал Лорис-Меликов, — в голосе знаменитого путешественника звучало искреннее уважение, — давеча провернул за нас одно дело. Теперь наша очередь оказать ему услугу!..

…Гастрономический магазин Черепенниковых, по счастью, был еще открыт.

— Каких лучше? — Любовь Яковлевна не могла определиться. — Чернослива в шоколаде или сливочных тянучек?

— Тех, что тяжелее, — со всей серьезностью ответил Миклухо-Маклай. — И главное — того же формату!

Потом ночными безлюдными улицами они доехали до окраинного полуразвалившегося дома и, отпустив извозчика, ждали, пока в окне полуподвала не погаснет мятущийся тревожный огонь.

Повременив еще, Миклухо-Маклай зажег фонарь и посветил внутрь. Огромная заусеница недвижно покоилась поверх драного лоскутного одеяла. Кибальчич спал, его отвратительный храп слышен был даже через двойные рамы.

— Я пойду. — Николай Николаевич подтянул перчатки. — А ты постой с фонарем.

— Позволь лучше мне. — Молодая женщина одновременно была кротка и решительна. — Посмотри, как подмерзло. Что станет с нами, если на обратном пути ты поскользнешься! Признай, в своих Гвинеях ты разучился ходить по снегу!

— Благослови тебя Бог! — Миклухо-Маклай гвоздем поддел утлый засов и встал у окна.

Любовь Яковлевна вошла в смрадную клеть. Световая дорожка вела от порога к столу. Молодая женщина прошла, взяла со столешницы две плоские, обернутые в бумагу коробки и положила взамен две в точности такие же.

Мелкими шажками, поддерживая друг друга, они дошли до Невы и опустили в полынью бомбы, тотчас в ней утонувшие.

— Теперь не рванут! — Миклухо-Маклай отер со лба студеный пот.

— Теперь пусть покушаются! — Любовь Яковлевна обняла любимого и поцеловала холодное мокрое лицо.

— Сейчас мы молоды, красивы, полны сил, — в некоторой задумчивости произносила Любовь Яковлевна, — общая судьба, однако, не обойдет нас. Когда-нибудь мы состаримся, замкнемся, уйдем в себя и целиком погрузимся в прошлое, перебирая его по фрагментам… Так не пора ли уже сейчас озаботиться о полноценных и качественных воспоминаниях, чтобы потом, на закате дней, в голову не лезла случайная и несущественная чепуха?

— Жизнь — это вышивка, — припомнил Миклухо-Маклай. — В молодости мы видим наружную ее сторону, в старости — изнаночную… Что ты предлагаешь?

Молодая женщина выпустила струйку едкого синего дыма.

— Единожды схватив поверхностную, самую внешнюю суть вещей, более в них мы не вглядываемся, наши глаза замыливаются, мы перестаем удивляться и познавать. Сегодняшний день должно со всей бережливостью поместить в ячейку памяти. Вглядимся же в него попристальнее!..

— Воскресенье, первое марта одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года, — торжественно, в тон подруге провозгласил Николай Николаевич, выбирая и загружая в мозгу свободную для впечатлений нервную клетку. — Санкт-Петербург, Екатерининский канал, два часа пополудни… Надеюсь, в этот благословенный день ты наконец избавишься от дурной привычки! — Вынув изо рта любимой папиросу, он затоптал ее каблуками…

Едва ли не с раннего утра прибыв на место, переживая и волнуясь о судьбе предприятия, тем не менее по молчаливому согласию они избегали говорить о главном.

— Смотри — небо низкое, заволоченное, — отмечала Любовь Яковлевна. — И еще — желтое, в дырках… словно сыр. И пахнет вкусно.

— Кукушки на крышах, — вторил ей Николай Николаевич. — Все фарфоровые, а одна творожная, в очках…

— Канал целиком подо льдом. Прачешные-купальни вмерзли в припай. А медведю — раздолье. Смеется, бежит на коньках наперегонки с цыганом.

— Прохожие уши салом натерли, губы горчицею вымазали, носы перцем присыпали, руки канифолью начистили… вдоль дороги выстроились! — другим, срывающимся голосом выкрикнул Миклухо-Маклай. — Чу!.. Колокольчик!.. Снег вихрится!.. Едут!..

Августейший монарх возвращался из Михайловского манежа, куда по воскресеньям ездил наразвод, еще он побывал в церкви, где говел, а потом приобщался. Приобщившись, Александр обыкновенно мягчел сердцем, становился благодушным, тянулся к исповеди. В карете, как предписывалось придворным этикетом, с государем находились дежурный камердинер Подтягин и личный духовник Их Величеств протопресвитер Бажанов, игравшие между собою в очко по маленькой. Кучер Фрол Сергеев гнал ни шатко ни валко, раскормленные орловские иноходцы справно сыпали из-под мохнатых хвостов отборными крупными яблоками, казаки эскорта привычно джигитовали, рубили лозу и срывали шапки с зазевавшихся прохожих.

— Говорю — грешен я, батюшка, — продолжая тему, царь тянул духовника за рукав.

— Грешен — покайся!.. Двадцать одно! — Протопресвитер принял у камердинера пятачок, спрятал его в складках рясы и повернулся к Александру. — Прелюбодействовал небось?

— Было дело. — Освободитель и реформатор опустил глаза. — Морганатическим образом. С княжной Екатериной Долгорукой. Троих детей прижили. Теперь вот думаю ее короновать, а старшенького нашего — в наследники престола.

— Негоже побочных возводить, — духовник покачал лысой головой, — однако отпускаю тебе грех… Еще имеются?..

— Полно! — Царь сокрушенно вздохнул. — Западнический курс провожу!

— Это в России-то?! Ай-я-яй! — Бажанов погрозил пальцем. — Отпускаю!

— Выборных в Государственный совет… самую идею зарубил…

— Стыдись, сын мой!.. Отпускаю!

— Заслуг боевых не имея, сам на себя Георгия I степени возложил… под предлогом юбилея ордена…

— Дерзость неслыханная!.. Отпускаю!..

Поворачивая от Михайловского театра к каналу, кучер на скользком раскате придержал лошадей. Вдоль Екатерининского, от Михайловской улицы до Тройного моста, стояли возбужденные, счастливые подданные, приветствовали царя, махали руками, бросали цветы. Александр распахнул окно, подхватил цикламен, камелию, эдельвейс.

— Надобно затворить. — Сопровождающие привстали. — Неровен час, кинут что другое. Народ всякий есть…

Александр не слушал, оттолкнул руку Подтягина, высунулся далеко наружу.

«Славно! — думал он. — Наберу букет для Катеньки!»

…Изломанный, складной человек — Любовь Яковлевна без колебаний определила в нем Гриневицкого, — вынырнул из-за спин прочих, проскочил между казаками эскорта, взмахнул рукой… никто не понял, что произошло… видели: белый плоский предмет пролетел и угодил точненько в царя. И сразу — все смешалось, кричали и выли люди, вздыбленные, ржали лошади, охрана, чудовищно матерясь, откручивала голову покушавшемуся, блиндированная карета царя стояла, накренясь и раскачиваясь.