– Говорите громче! – попросил прокурор, когда Патра поднесла к носу бумажную салфетку, чтобы высморкаться, а та ответила – то ли с испугом, то ли с вызовом:

– Но я еще ничего не сказала!

Так оно все и происходило. Прокурор просил ее уточнить то или иное заявление или говорить громче, и Патра повторяла сказанное тихим, задыхающимся голосом. Она ни разу не произнесла ни моего имени, ни имени Пола. Она все повторяла: «няня». И еще: «Мой сын, которого я люблю». Когда она бормотала свои тихие ответы, я представляла себе, какая бы из Патры вышла учительница и как она редактировала рукописи Лео, аккуратно проверяя каждое слово и делая исправления красной ручкой. Ее правильно выстроенные фразы словно были взяты из учебника английской грамматики. И я слышала каждое аккуратное исправление, которое она делала на ходу: «Мой сын, кого… которого я так сильно люблю, сказал, что чувствует себя лучше… Я была… мы были очень обрадованы, мы почувствовали невероятное облегчение. Мы были на седьмом… были очень счастливы». Она давала показания, выпрямив спину, и по мере допроса ее спина становилась все прямее, отчего ее шея, казалось, тоже удлинялась. Очень скоро синяя ткань у нее под мышками совсем почернела.

– Я все пытаюсь понять, мизис Гарднер… – Окружной прокурор прижал ладонь к своей груди, так что его галстук чуть приподнялся и сморщился под подбородком. – Вы утверждаете, что не заметили ничего тревожного? Или что вы заметили, но не прибегли ни к какому лечению? Тут либо одно, либо другое. Прошу вас, помогите мне разобраться.

Я видела, как нервно сглотнула Патра.

– Он получал… лечение.

– Отлично, ваш муж вчера это разъяснил. Мы все ценим молитву. Мы здесь не собираемся устраивать суд ни над какой религией. Но я прошу вас прояснить нам кое-что. В то утро, когда вы были в Дулуте, то есть утром двадцатого июня, разве вы не сказали своему мужу, что вы идете с Полом в магазин за… как сказано в протоколе… продуктами для пикника? А на самом деле вы позвонили педиатру, к которому вы обращались за несколько месяцев до этого… доктор…

Патра бросила короткий взгляд на Лео.

– Мне не ответили.

– Но вы решили, что с ребенком что-то не так… В тот момент вы забеспокоились…

Опять сглотнула, ее глотка вся задвигалась, как механизм.

– Нам никто не ставил… диагноза.

– А почему?

– Люди постоянно обращаются к врачам! – Впервые за весь день я услыхала в ее голосе нотки мольбы. Я прямо услышала, что ей хочется убедить его сжалиться над ней или по крайней мере обходиться с ней поласковее. Она положила побелевшие руки на перила перед собой. – Разве люди не обращаются к врачам постоянно? И им не всегда становится лучше!

– Простите меня, мизис Гарднер, вы уклоняетесь от темы. Прошу, не заставляйте меня снова напоминать вам, что вам надлежит точно отвечать на заданный вопрос. Мы уже слышали доводы, что инсулин и капельница могли бы подарить ему еще часа два жизни перед тем, как у него произошла остановка сердца. Два часа. Это минимальное и простое лечение…

– Я его мать… – перебила его Патра.

– Вы были его матерью, – перебил ее окружной прокурор.

И тут ее лицо побагровело, а потом вновь побелело, словно волна прилила и отлила. Все мышцы ее лица напряглись – и расслабились. После чего она стала терпеливо дожидаться следующего вопроса, и ее глаза превратились в два плоских голубых экранчика. Она опять повторила то, что уже говорила до этого: с сыном все было в порядке. Он отдыхал в кровати. Когда прокурор наконец отпустил ее с явным раздражением, она пошла по залу суда, глядя перед собой невидящими, похожими на два крошечных телеэкрана глазами, держа бутылку с водой вверх дном, как будто это был рычаг ручного тормоза.

Все утро я ждала, когда же она посмотрит на меня, чтобы в ответ ободрить ее взглядом. Мне хотелось получить от нее хотя бы малейший знак внимания, и тогда бы я, когда пришел бы мой черед давать показания, все свалила на Лео. Он сидел спиной ко мне, держа на коленях Библию и полную бутылку воды. И иногда одобрительно кивал Патре. Он заерзал, когда Патра вернулась на свое место, и широко расставил ноги, так что их колени соприкоснулись. С тех пор как я видела его в последний раз, он отрастил бородку, подстриженную так коротко, что она казалась серебристой полумаской. Я все высматривала, не подпирает ли он щеку кончиком языка. Нет. Он не выглядел расстроенным. Ни даже встревоженным.

– Все будет в порядке, – уверил он меня в тот последний день, положив неподвижного Пола на переднее сиденье машины. А я как дура стояла у них на крыльце. Патра, сгорбившись, сидела сзади, а Лео обошел вокруг капота и тут увидел меня, переминавшуюся с ноги на ногу в дверях их коттеджа. Он остановился. Вернулся к крыльцу. – Все будет в полном порядке, – сказал он, зачем-то протянув ко мне руки. Он медленно меня обнял – меня! – приговаривая: – Ты не можешь быть ничем иным, кроме как Благом. Ты поняла, Линда? Тебе не надо грустить ни о чем!

И все же я бы обвинила его в издевательствах, в навязывании нам своей воли, но Патра так и не подала мне сигнал. В перерыве, перед тем как занять свидетельскую скамью, я вышла на улицу и по-быстрому выкурила три сигареты подряд. Я присела на бордюр на парковке и, когда сигареты закончились, положила руки на колени, а подбородок на руки. Закрыла глаза. Было такое впечатление, что мое сердце, как черный паровозик, с трудом одолевает крутую гору в тоннеле моего тела. Я подставила лицо палящему солнцу, чьи лучи, отражаясь от асфальта, запекали мою кожу, и когда я открыла глаза, слепящая белизна дня опустошила меня без остатка. Вдалеке работала цепочная пила. Я слышала, как шумно падают спиленные ветки.

А потом, словно понукаемая порывом жаркого ветра, вышла Патра. Она открыла тяжелую дверь и с минуту постояла на пороге, глубоко вдыхая. Ветер заиграл в ее волосах, и она стала больше похожа на прежнюю Патру – не такую аккуратно причесанную. Она открутила крышку с бутылки с водой и стала жадно пить – так, что пластик в ее руках смялся, и когда она оторвала губы от горлышка, бутылка с хлопком восстановила форму. Наверное, она не заметила меня, сидящую, пригнувшись, среди припаркованных машин, потому что она снова поднесла бутылку к губам, слегка откинув голову назад, и сделала несколько шагов по направлению ко мне. Она остановилась довольно близко, и я учуяла волну аромата ее кокосового шампуня. Так близко, что мне достаточно было протянуть руку и дотронуться до ее черных колготок.

Я могла бы все так и оставить. Мне показалось, что это и был тот самый знак, который я надеялась от нее получить. Ее нога и крупная капля воды, сорвавшаяся с ее губ и упавшая серым комочком на бетон.

Тридцать семь… Двадцать шесть… Пятнадцать, подумала я, наблюдая за новой каплей, летящей вниз.

Двадцать шесть… пятнадцать… четыре.

Когда она собралась повернуться, я встала.

И тут ее лицо сделало вот что. Слабая улыбка скривила ее губы: привычное дружелюбие, смешанное с явным отвращением.