– Это мне тоже положить в карман?

Лив осторожно раскрыла ладонь и показала Роальду маленький кусочек янтаря.

– Это папино. Тут внутри – старый муравей.

– Что ж, интересно. Дашь мне посмотреть получше, когда мы доберемся до моего дома?

Лив кивнула и сама убрала кусочек смолы Роальду в карман.

– Медвежонка понесешь сама?

– Да, – тихо сказала Лив и прижала игрушку к себе.

Роальд обратил внимание на то, что у шлагбаума стояла посылка.

– Смотри, какая-то коробка. Не знаешь, что там?

Лив покачала головой.

– Возьмем с собой? – спросил Роальд, смотря на приближающийся к ним огонь. Некогда задавать вопросы, надо бежать.

– Нет, давай уйдем, – сказала Лив и крепко взяла его за руку.

Они побежали снова. Они повернули на юг и побежали по гравийной дороге вдоль елей, вниз по березовой роще, по небольшой поляне, дальше – мимо невысоких сосен и большого участка с давно отцветшими розовыми кустами. И наконец они выбежали на Хальсен. Роальд почувствовал непривычную легкость. Его ноги отбивали ровный ритм в танце, а тихие шаги Лив верно порхали рядом в такт.

Добравшись почти до самого конца Хальсена, Лив и Роальд остановились и посмотрели назад. Из центра Ховедет поднимался густой черный дым, а за самыми южными деревьями отчетливо виднелось красное свечение. Может быть, весь Ховедет сгорит до тла. Может, это даже хорошо.

Роальд положил руки на плечи Лив. Было слышно, как глубоко она дышит, поднимая и опуская плечи. Все-таки Лив была земным созданием. Она, конечно, умела летать, но и ей нужно было отдышаться.

– Как я понимаю, у тебя есть дядя, и мы его найдем. Но в любом случае одну тебя я не оставлю. Не бойся.

– А я и не боюсь. А ты? – и она посмотрела на Роальда.

Он погладил ее по голове.

– И я тоже.

– Как тебя зовут?

– Роальд.

– А меня – Лив. И я не умерла.

– Я знаю, – улыбнулся Роальд.

– А где ты живешь?

– В трактире.

– Я была там.

Вещи и время

Женщина с белой табличкой на груди говорит, что это займет какое-то время. Она прочитала мне все, что написала для меня мама. Еще она говорит, что нам многое предстоит обсудить.

Она говорит, что я не знаю того, что знают мои ровесники. Зато я умею то, чего не умеют они, и я видела, как убили человека.

Она говорит, что в моей жизни все перевернуто с ног на голову. Не знаю, что она имеет в виду. Вроде бы она сказала, что я ни маленькая, ни большая, что я иногда думаю как ребенок, а иногда – как взрослый. Еще иногда я делаю то, что никому не следует делать.

Мне нельзя закрывать дверь своей комнаты или чем-то заграждать вход в нее, зато можно ломать печенье и хрустеть им. Ей нравится, что я записываю все, о чем думаю, и ничего, если я буду повторять одно и то же. Эта женщина говорит, что я хорошо умею писать и говорить и не страшно, если вещи сливаются в одно целое.

Я спросила у нее, плохо ли, если сливаются люди – она странно посмотрела на меня и ответила, что все нормально. Она не поняла меня. Я же не все ей рассказываю.

Еще она говорит, что я ни в чем не виновата.

Я и так это знаю.

Иногда мне снится папа. Каждый раз мне снится с ним один и тот же сон: он стоит в дверях нашего горящего дома, а в сердце у него – стрела. Это моя лучшая стрела, и я знаю, что он скоро умрет.

Но папа не падает сразу. Сначала он делает несколько шагов в мою сторону, только потом падает на гравий. У него такие длинные волосы и борода, но когда с него спадает кепка, я понимаю, что под ней он совершенно лысый. Он двигается медленно. Он такой спокойный. Прямо как олень на поле под луной. Папа видит мои глаза и не злится. Ведь я ни в чем не виновата.

Он закрывает глаза.

И я просыпаюсь.

Это просто сон, но я от него почему-то плачу. Может, я как-нибудь расскажу про него этой женщине, но не сейчас. Хочу пока смотреть его сама.

Сад за окнами такой тихий. Там много травы. Но в ней совсем нет вещей. Ни одной вещички! А в глубине сада стоит дерево, к которому я каждый день спускаюсь, чтобы поздороваться. Его листья сейчас опали, но они потом вернутся.

За садом есть поле с пугалом – с ним мы тоже иногда болтаем. Оно ничего не отвечает, но зато умеет слушать. Однажды пришел фермер, чтобы убрать его, но я попросила оставить – и он оставил! Мне понравилось, что этот фермер курил трубку. Когда я на следующий день спустилась поздороваться с чучелом, у него тоже была трубка.

Может быть, скоро выпадет снег.

Здесь тоже есть елка, но она совсем не такая, как дома на Ховедет, – она стоит на полу, и украшения на ней цветные. Мне нужно к этому привыкнуть.

Еще я привыкаю к тому, что здесь так много места.

Когда мы с этой женщиной заканчиваем разговаривать, я иду к себе в комнату. Мне нравится читать, или шить, или смотреть на янтарный камешек с муравьем.

Еще я люблю переворачивать песочные часы, сидеть и смотреть на них. Как много песка стекает по такому узкому горлышку – ему просто нужно дать время.

«Некоторые вещи отнимают столько времени, сколько нужно», – говорит женщина.

Мне кажется, правильнее сказать: «Время отнимает вещи, которые отняли мы». У меня теперь много времени, но совсем немного вещей.

Я хотела бы знать, сколько песочных часов утекло, чтобы маленький кусочек смолы превратился в маленький камешек янтаря со старым муравьем внутри. Вот же он, муравей, сидит в янтаре. Я его вижу. Так что даже если ты мертв, это совсем не означает, что тебя нет. Так и есть. Я ведь тоже была живой, хотя считалась мертвой.

Еще я вижу маму – ее портрет висит у меня над кроватью.

Я больше не злюсь на то, что они отобрали мой перочинный нож. Хорошо, что хоть «Робин Гуда» разрешили оставить. И мишку – тоже, правда сказали, что от него чем-то пахнет. А мне кажется, от него очень вкусно пахнет лесом.

Ко мне приходил Роальд с портретом «Моны Лизы». Насколько я поняла, раньше этот портрет