Зови меня, если он попытается сбежать, – сказал папа и пошел к двери. – Он пригодится нам позже.

– А ты куда? – испуганно спросила я. Мне совсем не хотелось оставаться наедине с этим человеком. Правда, с нами там был еще Карл. Время от времени.

Папа повернулся и сказал:

– Мне нужно кое-что сделать в мастерской. Я оставлю дверь открытой.

– Можно мне к маме?

– Нет! Ты нужна мне здесь. А маме лучше побыть одной.

Он ушел.

Кто сказал, что быть одному – лучше?

Я пристроилась у двери и стала следить. На ремне у меня висел перочинный нож, а лук и колчан со стрелами остались у газовой конфорки – я вынесла их на улицу, когда переносила вещи из мастерской в дом.

Незнакомец просто лежал.

Он попытался что-то сказать, но из-за ткани во рту получилось только странное мычанье, которое я не разобрала. Хорошо было бы, если бы он мог написать эти слова для меня. Но тогда мне пришлось бы отвязать ему одну руку, но я даже не знала, правша он или левша, а развязать обе – боялась.

Мы с мамой выяснили, что я левша. Она писала правой рукой, но сказала, что и то, и то одинаково хорошо. Чтобы это доказать, она иногда писала левой рукой – так у нее всегда почему-то получались большие буквы. Может, и незнакомец умеет писать обеими руками, поэтому я могу отвязать любую руку? Еще нужны ручка и бумага, а они есть только в спальне у мамы. К ней мне запретили подниматься. Папа точно не хотел, чтобы я что-то отвязывала.

Я и сама знала, что нельзя. Но пришел Карл и сказал, что хочет его отвязать.

Он начал упрашивать меня.

Вдруг я заплакала. Незнакомец посмотрел на меня, снова что-то промычал и задвигал пальцами правой руки.

Я заплакала еще громче.

Потом встала и пошла в мастерскую.

Там плакал папа. Он сидел на краю большого гроба в окружении полиэтиленовых пакетов. Из одного выкатились упаковки бинта. Под верстаком стояли канистры с маслом, а за ними – мешки с солью.

Он не кричал и не всхлипывал. Он просто тихо плакал – так, как обычно плачу я. Слезы катились по его бороде. Я представила, какая она стала тяжелая и мокрая.

Увидев меня, он протянул мне руку. У него были добрые глаза. Злые глаза не могут плакать.

Я медленно пошла в его сторону. Когда я подошла достаточно близко, и он мог дотянуться до меня, он схватил меня за рукав, прижал к себе и обнял. Я стояла между его коленей, и его огромная мокрая борода щекотала мне шею.

Мы оба плакали. Сама не знаю, почему я плакала. Наверное, потому, что не понимала, отчего плачет папа.

Даже через свитер я чувствовала, какие у него теплые, добрые руки. Он давно так меня не обнимал. Может быть, я плакала из-за этого. Или из-за того, что увидела гроб.

– Нам нужно кое-что сделать, – тихо сказал он.

Я неподвижно стояла в его объятиях.

– Мне нужно помочь твоей маме, Лив.

Я молчала.

– Мы же оба хотим, чтобы ей стало лучше, правда?

Я кивнула и посмотрела на мешки с солью и канистры масла.

– Мы же хотим, чтобы она осталась с нами, сохранить ее навсегда. Правда же, Лив?

Я снова кивнула. Правда, на этот раз – сомневаясь. Конечно, я бы хотела, чтобы мама осталась с нами, но уже не была уверена, хочу ли я кивать.

– Я боюсь, что мы можем ее потерять, если ничего не сделаем. Только мы можем…

– Помочь ей? – спросила я.

– Конечно. Помочь.

– А тот мужчина?

– Он не может ей помочь. Но он поможет нам.

Я ничего не поняла.

Тут я заметила, что мы уже не плачем. У меня в горле застыл ком, а шея была мокрой от папиной бороды.

– Как же он поможет?

Папа ответил не сразу.

– Она пока… недостаточно… маленькая, чтобы выйти из комнаты. Поэтому лучше сделать все там, в спальне. Там она будет вместе со своими книгами. Здорово, правда же?

Я не стала кивать.

– Она потом тоже будет сохнуть? – настороженно спросила я, посмотрев на мешки с солью.

– Да.

– И уменьшаться?

– Все правильно.

– Несколько недель, пока ты не…

– Да. А ты очистишь для меня смолу. Еще нам нужно достать большие стеклянные сосуды, которые мы принесли из дома аптекаря. Они где-то во дворе. Но время еще есть, Лив. У нас еще полно времени. Сначала мама примет ванну. Соляную ванну.

– А что с незнакомцем?

– Он поможет мне поднять ванну наверх. Одному мне не справиться. Ты, конечно, очень сильная, но на ванну сил и у тебя не хватит. Поэтому даже очень хорошо, что он к нам зашел. А то я сомневался, как…

На этом он замолчал.

– А что с ним будет потом? Он просто уйдет?

– Да, просто уйдет, – ответил он каким-то странным голосом.

– Тогда ему нужно быть осторожнее с нашими ловушками.

– Точно.

– Можно, я покажу их ему?

– Да… Конечно, можно.

Я заметила, что он хотел сказать что-то еще.

– Лив, ты знаешь, зачем он пришел?

– Он искал собаку… внизу у…

Вдруг у меня будто пропал голос. Надо было спросить папу о собаке и капкане с огромными клыками, которые так сильно врезались ей в лапу, что она кричала и выла.

Но я так и не смогла спросить. Я снова заплакала.

– Он был один?

Я кивнула. Слезы катились из моих глаз, как два водопада.

Папа прижал меня к себе еще крепче.

– Лив, все будет хорошо. Мама даже ничего не заметит. У меня есть таблетки для нее. Они в один миг заберут всю ее боль. Потом ей станет гораздо лучше. Ей это просто необходимо.

Лучше, значит. А еще он говорил, что ей лучше побыть одной.

Я не хотела, чтобы мама была одна. Я хотела быть с ней.

– Мама что, останется там совсем одна?

– Как только она будет готова, мы спустим ее к нам. Она не будет больше плакать, болеть, просить еды. Ей больше никогда не будет больно. Ты сможешь читать ей вслух, как раньше. А знаешь, что еще?

Он погладил меня по голове.

– Она тебя услышит, потому что ее сердце останется в ней.

Он опустил руку в гроб и принялся что-то там искать.

– И ты даже сможешь смотреть на нее!

Он достал рисунок. Мама на нем улыбалась. На всем белом свете не было ничего красивее этого рисунка и никого прекрасней моей мамы.