За завтраком Игнатьич рассказал, что Шуйская проснулась ещё затемно, вскочила, прибрала всё за собой и убежала в сестринский барак.

Борис, как намечал раньше, пошёл подменить на несколько часов Картавцева. По дороге он завернул в сортировку, где от Сангородского узнал, что в течение ночи раненых поступало мало, утром ещё не пришло ни одной машины, так что у хирургов работы было немного.

В большой операционной только что закончили последнюю операцию, и Елизавета Васильевна организовала генеральную уборку. В малой на очереди находилось с десяток легкораненых, отправленных из сортировки. С ними надеялись управиться быстро, после чего также планировали как следует убраться. Картавцев заявил, что ночью имел возможность немного отдохнуть и в замене не нуждается.

Алёшкин отправился на командный пункт дивизии, чтобы договориться о передислокации медсанбата. Перед тем, как просить у командования дивизии разрешения, ему хотелось поговорить с начсандивом Прониным, но, к сожалению, того не было на месте, он в это время находился в ППМ какого-то полка. Борис зашёл в землянку командира дивизии, где сидели комиссар полка и начальник штаба дивизии.

Когда Борис обратился к комдиву с просьбой о разрешении на передислокацию батальона, оба они его поддержали. Несмотря на это, а может быть, именно из-за их поддержки, комдив, полковник Володин, категорически запротестовал. Он заявил:

— Что, доктора, струсили?! За свою шкуру боитесь? А то, что медсанбат находится так близко от ППМ, нам очень удобно: раненые на передовой не задерживаются. Если здесь вас бомбят, так и на новом месте бомбить будут. Вообще, пока останетесь, где находитесь, тем более что начсандив об этом вопроса не ставит, так что не лезьте через голову своего начальства.

Не успел комдив закончить этой фразы, как в двери, отделяющей кабинет комдива от прихожей, появился Пронин. Заметив его, Володин продолжал:

— Вот, товарищ Пронин, полюбуйтесь на своего предшественника: пришёл с просьбой, чтоб я разрешил медсанбат в тыл перевести! А вы ведь сами говорили, что близость санбата к ППМ для нас очень выгодна.

— Да, — ответил Пронин, — так точно, говорил. Но тогда обстановка другой была. У нас шли тяжёлые бои, поступало очень много раненых, и чем быстрее им оказывалась квалифицированная хирургическая помощь, тем было лучше. Теперь же атаки немецкой пехоты почти прекратились, они оборонительные сооружения строят, как мне начальник штаба говорил. Поступление раненых в полках резко сократилось. А свою авиацию фашисты бросили на армейские и дивизионные тылы, вы ведь и сами знаете. И в обменный пункт, и в артдивизионы, и в хлебозавод, да и в медсанбат уже бомбы попадали. Ну, если командный пункт дивизии, многие штабные тыловые учреждения могут в землянках или в щелях отсидеться, то ведь санбат этой возможности лишён. Их палатки не спрячешь в землю, и раненых в щели не затащишь. Я считаю, что товарищ Алёшкин правильно ставит вопрос. Пока их по-настоящему не разбомбили, им надо передислоцироваться, и по возможности подальше от таких часто посещаемых учреждений, как компункт дивизии, обменный пункт и хлебозавод.

Борис очень обрадовался такой поддержке от нового начсандива, ведь, как мы знаем, они были почти незнакомы. По слухам, распространившимся в дивизии, Пронин почему-то стал любимчиком комдива и находился в довольно натянутых отношениях с комиссаром. Алёшкин предполагал, что высказывания Пронина будут идти вразрез с его просьбой, и уже приготовил возражения, а тут вдруг такая приятная неожиданность.

Надо сказать, что, пожалуй, именно с этого момента у Бориса и Пронина завязались самые хорошие дружеские отношения, продолжавшиеся всё время, пока Алёшкин служил в 65-й стрелковой дивизии.

Комдив, казалось, не ожидал от начсандива такого ответа. Выслушав Пронина, он что-то проворчал, а затем сказал:

— Ну, хорошо, раз вы все так настаиваете, мы в штабе этот вопрос обсудим. Пока же разрешаю только провести рекогносцировку будущего расположения медсанбата. Вы, товарищ Пронин, займитесь этим, потом мне доложите. Можете идти.

Алёшкин и Пронин покинули землянку комдива, дружески пожали руки. Борис подробно рассказал о вчерашней бомбёжке и о попадании одной из бомб в батальон. В общих чертах об этом происшествии Пронин уже знал. Алёшкин признался и в том, что он уже принял меры, отправив на рекогносцировку начальника штаба батальона Скуратова.

Пронин одобрил, однако, предупредил:

— Вы, Борис Яковлевич, очень-то не торопитесь. Во-первых, комдив ещё согласия на передислокацию не дал, во-вторых, кроме него мы должны получить разрешение и от начсанарма. И, наконец, в-третьих, и это, пожалуй, самое главное, у вас в батальоне более двухсот нетранспортабельных, что с ними делать будем? Это надо решать.

Борис только приготовился отвечать на поставленные вопросы, как им навстречу попался начальник обменного пункта дивизии, старший интендант первого ранга Кирьянов. Его Алёшкин знал с самого начала войны, ещё с Софрина, и они дружески поздоровались. Был знаком Кирьянов уже и с Прониным. Борис, воспользовавшись случаем, решил пробить очень важный, с его точки зрения, вопрос:

— Слушай-ка, Пётр Игнатьевич, — обратился он к Кирьянову, — ты ведь знаешь, что у нас в медсанбате произошло?

— А, бомба-то? Слышал, слышал.

— Ну, значит, знаешь, что нашего нового начхоза контузило, и мы его в госпиталь эвакуировали. Да он не по нашему карману, ведь интендант первого ранга. Верни-ка нам, пожалуйста, Прохорова, а то мы без него как без рук.

Кирьянов задумался. Почти одновременно с переводом Прохорова из медсанбата к нему из отдела кадров армии прибыл на должность заместителя интендант первого ранга и как будто опытный человек. Он пытался от него отказаться, но начальник тыла армии посоветовал не сопротивляться, и пришлось замолчать. Так что фактически Прохоров, которого он прочил себе в замы, остался без дел. Пришлось его временно назначить инспектором по снабжению. Тому, видимо, это не очень нравилось. Так что просьба Алёшкина пришлась кстати. Но соглашаться сразу на какие-либо просьбы было не в обычае Кирьянова. Да ещё неизвестно, как к этому понижению отнесётся и сам Прохоров.

— Хорошо, я подумаю, — сказал он.

— Да что тут думать? — воскликнул Борис. — Ведь медсанбат на днях передислоцироваться будет, а как я без помпохоза это сделаю? Ты же понимаешь, всю работу можно сорвать!

— В самом деле, — присоединился к просьбе Алёшкина Пронин, — надо бы помочь медсанбату, товарищ Кирьянов, мы ведь в долгу не останемся.

А Кирьянов, действительно, не хотел ссориться с медсанбатом. Он страдал застарелой язвой желудка, и, хотя в периоды боевых операций, в самый разгар напряжённой работы боли куда-то исчезали, в перерывах, в более или менее тихий период они вновь появлялись, и он был вынужден не раз прибегать к