— Невелика наука, — сказал Годрик. — В Скотланде все так говорят, немного в нос. Там у них вереск в горах растет и холод собачий всегда, поэтому все в нос говорят.

— А что она сейчас сказала?

— Что сказала? Что-то вроде… малыш, промышляющий позорной работой, видел порочное дело, совершенное ночью.

— Thou art a fucking moron, — сказала Певунья. — The little one be a female. Of, like, the female gender. Get it? She's a fucking street whore, for Pete's sake.[36]

— Oh. A slut?[37]

— Not a slut. A harlot.[38]

— Oh.[39]

— She witnessed a murderous act committed off the Stout Spinners. At night. When it was dark. Ye Brits are such unbelievable numbskulls, `tis just ridiculous.[40]

— Stout Spinners?[41]

— Aye.[42]

— Что же, что? — с любопытством спросила молочница.

— Говорит, что маленькая хорла видела что-то у… э… толстых прях?

— Улица Толстых Прях — ну, это здесь недалеко.

— То есть, такая улица на самом деле есть?

— Да, конечно. Ближе к детинцу. Да ты не придумал ли все это?

— Godric, — сказала Певунья. — Thou hast a duty to fulfill. Tell thy master that which I have just told thee.[43]

— Why should I?[44]

— It be thy duty, man.[45]

— And if I don't?[46]

— Thou woudst burn in hell.[47]

Страх пробежал у Годрика по спине и выступил липким потом на лбу. Поднявшись, не отрывая глаз от глаз Певуньи, Годрик вытер лоб рукавом.

— Make haste,[48] — сказала Певунья.

Годрик кивнул и быстро вышел из опочивальни. Гридницу он пробежал бегом. Выскочив в палисадник, он глубоко вдохнул свежий воздух, еще раз вытер лоб, вздрогнул всем телом, и пошагал к реке, где на окраине Дир по обыкновению нанял дом у одного из рыбаков.

— Ты в себя пришла, бедная, — сказала молочница. — Эй! Куда ты пошел?

— Get away from me, you twit, — сказала Певунья. — We shall go on to the end, we shall fight in France, we shall fight on the seas and oceans, we shall fight with growing confidence and growing strength in the air, we shall defend our Island, whatever the cost may be, we shall fight on the beaches, we shall fight on the landing grounds, we shall fight in the fields and in the streets, we shall fight in the hills; we shall never surrender, and if, which I do not for a moment believe, this Island or a large part of it were subjugated and starving, then our Empire beyond the seas, armed and guarded by the British Fleet, would carry on the struggle, until, in God's good time, the New World, with all its power and might, steps forth to the rescue and the liberation of the old.[49]

— Ужас какой, — сказала молочница.

Проснулся Житник на рассвете. Потянув носом свежий утренний воздух, входящий мягкими порывами в помещение через распахнутые ставни, он открыл глаза и отцепил от себя заютившееся существо женского пола, имени которого он не знал. Существо заворчало, задвигало вздернутым носом, пробормотало детским голосом чудовищное ругательство, и, закутавшись в покрывало, свернулось в клубок. Теперь, в утреннем свете, видно было, что существу вовсе не тринадцать и даже не пятнадцать лет. Как минимум восемнадцать. Возможно уличная девка утрировала остаточные детские черты, притворялась нескладным ребенком, в коммерческих целях. На свете гораздо больше людей с склонностью к извращению, чем принято думать, а люди с такой склонностью часто располагают неплохими средствами. У Житника никаких извращенных склонностей не было. Давеча он велел Горясеру привести ему деваху помоложе, вот Горясер и привел ему эту. Житник сперва возмутился было, но почти сразу понял, сколько девахе на самом деле лет.

В соседнем помещении Житника ждала бочка с холодной водой. В воде плавали гнилые листья и какая-то еще разная дрянь. Житник поморщился, отодвинул дрянь ладонью, ополоснул лицо, протер тело в тех местах, где оно этого требовало, и облачился в чистую рубаху. Водосборники в детинце не чистили со времен отъезда Ярослава — с прошлого лета. Странно — вроде бы Ярослав никому никогда не приказывал их чистить, а вот поди ж ты, при нем чистые были. Дело было, наверное, в том, что к потомку легендарного Рюрика, который, Рюрик, существовал ли, нет ли — неизвестно — холопы испытывали почти религиозные чувства. А Житник, будь он хоть тыщу раз посадник Константин, по общепринятому мнению — сын Добрыни, который, тоже по общепринятому мнению, происходил из этих самых холопьев, а со своими чего ж церемониться, к чему своим-то угождать.

Надо бы, подумал Житник, какого-нибудь холопа закопать живым в землю прилюдно. Да и вообще пора нагнать страху на всю эту новгородскую шушеру.