– Но ведь он же сдох давно.

Растолкав своих спасителей, которые столпились вокруг лежащего в луже крови человека, Вишневецкий убедился, что не ошибся. Судьба вновь свела его с отважным Гжегожем.

Прошедшие пятнадцать лет мало изменили ненавистного князю ротмистра – у него были все те же длинные волнистые волосы, большие карие глаза и лихо закрученные усы. Правда, стройный стан Шептицкого облегала теперь не золоченая гусарская кираса, а изодранный в кровавые лохмотья кунтуш – обычная одежда шляхтича-ополченца. Как только угасающий взор Гжегожа остановился на Казимире, он сразу принял осмысленное выражение, а на окровавленных губах умирающего появилась радостная улыбка. В свои последние минуты хорунжий впрямь был счастлив и благодарил всевышнего, что он ему дозволил сделать то, ради чего погибли Ежи и Марцевич, без чего его грешная душа и на небе не нашла б успокоения.

Отражая натиск княжеских заступников, Шептицкий так и не воспользовался последним пистолетом. Когда ударившие в грудь, живот и левое плечо вражеские пули бросили хорунжего на землю, он собрал остаток сил, закинул руку за спину и взвел курок.

33

Благостную для злодеев черную ночь сменило розовое утро, которое, видать, решило выступить на стороне добра. Наверное, поэтому изощренный разум подвел Казимежа, он совершил прежнюю ошибку.

Беспомощный вид израненного Гжегожа, его развороченный пулевой и сабельными ранами живот, почти оторванная близким выстрелом левая да нелепо вывернутая назад правая рука ввели князя в заблуждение, Вишневецкий вновь недооценил своего отважного врага. Фальшиво улыбаясь, он обратился к Шептицкому:

– Вот так встреча. Никак пан ротмистр ко мне в гости с того света пожаловать изволил, – и с укоризною добавил: – Что ж ты ночью, словно вор, с шайкою разбойников явился. Я гостям всегда рад, в особенности старым боевым товарищам. На тебя давно зла не держу, готов помочь, чем смогу.

Немного помолчав и убедившись, что умирающий узнал его, Казимир продолжил издевательство:

– Хотя, на этот раз тебе, похоже, сам господь не поможет. Вона, все нутро почти что наизнанку вывернуто, теперь уж непременно околеешь, как собака, под моим забором. Надо было скрываться столько лет, чтоб опять передо мною полудохлой падалью предстать. Помер лучше бы тогда на Дунае со славой от турецких ятаганов, имя предков благородных изменой не запятнав. А нынче кто ты есть? Мятежник подлый, да и только.

Не привыкший отступать от своих замыслов, Казимеж все-таки решил использовать Шептицкого для оговора Озорчука. Он, конечно, не надеялся, что Гжегож предаст друга – не такой он человек. Эту странную породу людей, для которых такие, в общем-то, пустые слова, как верность, совесть и честь, столь много значили, князь никогда не понимал и люто ненавидел. Однако приходилось довольствоваться тем, что есть. Главное сейчас – прилюдно объявить полковника изменником. Дальше видно будет, оговаривать всегда намного проще, чем оправдываться.

Все больше распаляясь, Вишневецкий, обращаясь уже не к Гжегожу, а окружавшим их рыцарям, стал вещать о своей преданности королю Стефану и о его неблагодарных подданных схизматах-литвинах.

Остановил лжеца Морожек. Выхватив из ножен саблю, Зигмунд, дрожа от ярости, попросил:

– Дозволь, светлейший, душу отвести, собственноручно изменника прикончить. Ведь это он, наверное, пана Мечислава удавил.

Пожелавший выслужиться, стражник сам не ожидал, в какой ужас повергнет повелителя известие о гибели дворецкого. На наперсника Казимежу, конечно, было наплевать – туда и дорога, неделей раньше или позже сдохнет, какая разница. Но ума большого не требовалось, чтоб догадаться – раз Мечислав мертв, значит, жива красавица Елена, знающая почти все о его преступлениях. Так вот кого столь яростно защищал первый рыцарь королевства, бравый ротмистр Шептицкий, или кто он там теперь.

Оборвав на полуслове свою напыщенную речь, Вишневецкий шагнул к хорунжему, наступив ему на превращенный в кровавое месиво живот, он прохрипел:

– Где ведьма? Куда она со своим отцом полковником сбежала? – и, уже срываясь на визг, завопил: – Говори, богом тебя заклинаю!

Пытка – дело, конечно, нужное, но пытать преступников пристало в застенке иль на площади, чтобы прочим неповадно было нарушать закон, но чтобы истязать на поле боя израненного врага – это как-то не по-воински.

Спасители Казимежа неодобрительно переглянулись, а раненый мадьяр, укоризненно покачав перевязанной головой – свою рану храбрый капитан получил как раз от Гжегожа – вскинул пистолет, чтоб избавить от мук достойного противника. Однако, угадав его намерения, Вишневецкий вырвал из рук венгра пистолет. Выпучив налившиеся кровью глаза, он заорал:

– Не смей, я сам!

Нанесенная злодеем боль придала сил умирающему. Приподнявшись, Шептицкий плюнул в Казимира кровавым сгустком и довольно внятно вымолвил:

– О боге вспомнил, Иуда. Христопродавец и тот толику малую совести имел, потому и удавился. Тебе же, выродку убогому, лишь зависть со злобою присущи. Всех ненавидишь, даже их, заступников своих, – кивнул хорунжий на приумолкших рыцарей. – Вовек им не простишь, что королем не выбрали. С великой радостью под пушки московитов на убой пошлешь, как моих гусар когда-то. Для того и Папского посланника с Воловичем убил.

Вишневецкий уже жалел, что сразу не прикончил Гжегожа. Подлая затея с допросом израненного пленника оборачивалась явно против него. Даже преданный Морожек замер, разинув рот, когда услышал про убийство канцлера. Остальные рыцари, особенно раненый мадьяр, который, видимо, неплохо разумел по-польски, вопрошающе глянули на князя.

– Лжет он, оборотень. Не верьте ему, – снова завопил Казимеж, нажимая курок. Колесико замка крутнулось, но сбившийся во время боя кремень не дал искры. Швырнув негодное оружие в его хозяина, Вишневецкий выхватил из-за повязанного поверх кирасы златотканого шарфа новехонький, французской работы пистолет.

– Вот видишь, Казимир, не берет меня смерть. Стало быть, не до конца я долг свой перед богом да людьми исполнил. Видно, надо напоследок еще одно благое дело совершить, белый свет очистить от тебя, от твари мерзкой, – мученически улыбаясь, сказал Гжегож. Лишь теперь беснующийся князь заметил, что хорунжий вынул руку из-за спины и на него глядят не только большие карие глаза Шептицкого, но и бездонный стальной зрачок пистолета.

– Будешь подыхать, Еленку вспомни, – это были последние слова самого верного поклонника принцессы рыцарского братства. Два выстрела грянули одновременно. Пуля Вишневецкого обожгла чувственное сердце лихого шляхтича, но прежде чем остановиться, оно в последний раз разогнало по жилам кровь, и он еще успел увидеть, как его враг, катаясь по земле, визжит от боли, зажимая между ног окровавленные руки.

Воинская душа особенная, она для вечного упокоения непременно требует отмщения. Теперь Гжегож, Ярослав и Ежи могли спокойно спать в сырой земле, а Еленка жить на ней. Яркий утренний свет стал меркнуть в очах хорунжего, он облегченно вздохнул и умер.